г) опираться в своей деятельности на краевые и местные Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и на органы местного самоуправления».44
Итак, в отличие от Украинской Рады, закавказцы пока не претендовали на сколько-нибудь значимую самостоятельность. Рассматривали себя лишь временным органом власти края, к тому же, используя географическое понятие «Закавказье», подчёркивали тем весьма неопределённые свои территориальные претензии.
Спустя четыре дня, 15(28) ноября, было сформировано краевое правительство, названное Закавказским комиссариатом. Его возглавил грузинский меньшевик Е.П. Гегечкори, а портфели (посты комиссаров по делам министерств) поделены по национальному признаку, с явным преимуществом, отданным грузинам. Гегечкори, в дополнении к премьерству – труда, иностранных сношений, А.И. Чхенкели – внутренних дел. Ш.В. Алексеев-Месхиев – юстиции. Армяне получили уже всего три поста: Х. Кармикян – финансов, Г.Г. Тер-Газарян – продовольствия, А. Оганджанян – призрения. Столько же портфелей досталось и азербайджанцам, все еще именуемым «мусульманами»: М. Джафарову – торговли и промышленности, Х. Мелик-Асланову – путей сообщения, X. бек Хасмамедову – государственного контроля. Русские же, хотя и представляли почти восемьсот тысяч солдат и офицеров Кавказского фронта, получили всего два министерства. Д.Д. Донской – военных и морских дел, А.В. Неручев – земледелия.45
В выпущенной 18 ноября (1 декабря) декларации «К народам Закавказья» новая власть поспешила серьёзно скорректировать в свою пользу тот документ совещания, на основе которого и была создана. Вроде бы признавала, что «сконструирована временно, лишь до созыва Всероссийского Учредительного собрания». И тут же оговаривалась: «Если же по обстоятельствам русской действительности своевременный созыв последнего окажется невозможным, то она сохраняет свои полномочия до съезда членов Учредительного собрания от Закавказья и Кавказского фронта».
Далее же высказывалось наиважнейшее. То, что и определило самое близкое будущее края. «Стоя на точке зрения, – указывала декларация, – полного самоопределения национальностей, провозглашённого российской революцией, Закавказский комиссариат предпримет шаги к скорому и справедливому решению национального вопроса Закавказья».
Вместе с тем, как и Украинская Рада, комиссариат поспешил загодя заявить о своём намерении принять участие в мирных переговорах с Центральными державами. «Признавая, – отмечал он, – сохранение единства Общероссийского фронта, Закавказский комиссариат примет самые энергичные меры к немедленному заключению мира, сообразуя в этом направлении шаги с общим положением на Западном фронте, с обстановкой местной жизни и в согласии с народами, проживающими на Кавказе».46
Своё обещание добиться мира комиссариат постарался выполнить как можно быстрее. А пошёл на то ради одного – чтобы сохранить и обезопасить самовольно присвоенные властные полномочия для управления краем, внезапно ставшим де-факто автономным.
Надёжно отгороженный от Советской России с севера мятежными казачьими областями Дона, Кубани, Терека и Дагестана, комиссариат попытался сделать всё от него зависящее, дабы добиться того же и на юго-западе. Несмотря на все заверения в лояльности к некоей, преднамеренно относимой на неопределённое будущее «центральной общепризнанной власти», поступил точно так, как на Румынском фронте – Украинская Рада. Сразу откликнулся на первое же, вряд ли появившееся случайно, предложение главкома турецкой армии на Кавказском фронте генерал-лейтенанта М. Вехиб-паши о заключении перемирия.
На седьмой день своего существования, 21 ноября (4 декабря) Закавказский комиссариат утвердил весьма странный по мотивировке ответ противнику.
«Принимая во внимание, – указывалось в нём, – отсутствие в России единого, центрального, всеми признанного правительства и имея в виду, что Ставка Верховного Главнокомандующего уже разрушена Гражданской войной, а также считаясь с общей политической обстановкой в России, комиссариат признал своевременным пойти навстречу предложению турецкого командования и предложить ему прекратить военные действия на всём Кавказском фронте».47
С исполнением такого предписания командование русской армии не стало спешить. Только к 27 ноября (10 декабря) разработало условия возможного, хотя и не обязательного перемирия, предусмотрев, как самое непреложное, сохранение существовавшей линии фронта. «Абсолютное недопущение, – подчёркивали они, – передвижения войсковых частей в целях стратегической перегруппировки, особенно в целях переброски их на Месопотамско-Сирийский фронт. Нарушение этого пункта должно знаменовать собой возобновление военных действий». И далее было повторено по сути то же: «Необходимо настойчиво добиваться сохранения за нами нынешнего нашего фронта, что только и может обеспечить сравнительно сносное расположение наших войск зимой».48
Переговоры начались на следующий день, в прифронтовом городе Эрзинджане, но завершились только 5(18) декабря соглашением, подписанным (с русской стороны) генерал-майором Вышинским. Учитывавшим все условия, выдвинутые турецким командованием.
Более того, получившим весьма важное дополнение, свидетельствовавшее, что русская армия в отличие от комиссариата признавала и Совнарком, и полномочия его делегации в Брест-Литовске: «В случае заключения общего мира между Российской Республикой и Центральными державами, все пункты такового становятся обязательными для Кавказского фронта».49
Обезопасив себя для начала перемирием, Закавказский комиссариат перестал нуждаться в сильной старой армии. 19(31) декабря издал приказ о создании собственных вооружённых сил. Тех самых, которые весьма безуспешно пытались сформировать в течение последних двух месяцев, опираясь на разрешение Временного правительства от 28 сентября (10 октября), подтверждённое генералом Пржевальским только 19 декабря (1 января 1918 года).
Планировалось создать три национальных корпуса. Грузинский, основой которого должен был послужить существовавший с марта 1916 года Грузинский стрелковый полк. Азербайджанский – путём «мусульманизации» отдельных частей фронта и развёртыванием Татарского конного полка Кавказской конной («Дикой») дивизии. Армянский, объединивший бы многочисленные армянские иррегулярные (партизанские) отряды, действовавшие в составе русской армии с 1915 года.
Такое далеко идущее решение не только ускорило самовольный уход солдат с позиций, превращавшийся с каждым днём в настоящее повальное бегство. Домой, на север. А ради того – к Баку, к единственной железной дороге, ведшей в Россию.
Заставило оно и С.Г. Шаумяна одним из первых закавказских большевиков осознать, наконец, пагубность использования лозунга самоопределения, обернувшегося ничем не прикрытым шовинизмом и сепаратизмом.
«Три национальные партии Закавказья, – с горечью писал Шаумян в очередной статье, – грузинская (в лице бывших социал-демократов меньшевиков), армянская (в лице партии Дашнакцутюн) и мусульманская (в лице партии Мусават и Хан Хойских) /Хан Хойский – один из лидеров этой партии – Ю.Ж./, поделили между собой Закавказье и создают свои национальные полки для того, чтобы закрепить за собой свои автономии. В этом ничего неожиданного и неестественного нет. Наоборот, это настолько естественно, что и мы, большевики, сами выставили для отсталых мелкобуржуазных национальностей окраин право на самоопределение…
