Сразу же пояснил свою мысль на самом животрепещущем примере:
«В итоге капиталистического развития у нас на территории отдельных республик имеется единый продовольственный организм. Отделить теперь в качестве самостоятельного государства ту или другую часть – это значит поставить её перед невозможностью развития, невозможностью обеспечить дальше свои национальные интересы…»
И заявил, что существует лишь одно решение проблемы: «В параграфе о федеративном объединении советских государств, организованных по советскому типу, предлагаю сделать дополнение, что это объединение должно быть достаточно тесным для обеспечения интересов пролетариата в области единства профессионального движения и в области экономического строительства. Это дополнение важно и неотложно ещё потому, что и условия природы, которые не зависят от нас, обеспечивают те или другие федерируемые советские государства теми или другими материальными условиями их существования, совершенно необходимыми для всех остальных республик.
В частности, Украина (допустим, Донецкий район) всецело обеспечена каменным углём, Северный Кавказ – я не теряю надежды, что он будет, в конечном счете, наш – обеспечен жидким топливом и целым рядом других природных условий, совершенно необходимых для того, чтобы выжили и Латвия, и Литва, и Белоруссия, и любое другое государство. Без указания на обеспечение этого совершенно неизбежного единства советские республики попадут в условия, в десять раз и в тысячу раз худшие, чем те, в которых работало капиталистическое общество.
Если партия не примет в этом отношении срочных, энергичных мер, будет наблюдаться распад производительных сил как раз в тех странах, как раз в тех республиках, где наиболее ярко выражена победа рабочих над буржуазией. Эти вопросы теперь настолько реальны, настолько конкретны для нас, что можно, я думаю, поступиться дипломатией Вильсона в пользу того, чтобы сказать по существу то, что диктуется самыми решительными интересами рабочих всех федерируемых республик, которые создались теперь в Советской России».20
На том дискуссия завершилась, выявив три предельно оригинальных позиции. Причём, делегаты съезда, если судить по их активности, по выступлениям, поддержали тот проект, который был подготовлен комиссией и представлен Лениным. Такая ситуация весьма облегчила для него заключительное слово, которое он получил на вечернем заседании 19 марта.
На национальном вопросе Ленин остановился лишь в конце выступления. Сразу же заметил: «он в нашей критике получил раздутое значение». И поспешил пояснить свою оценку: «Тут сказалась слабость нашей критики в том, что такой вопрос, в сущности, играющий в общем строительстве программы, в общей сумме программных требований менее чем второстепенное значение, что этот вопрос получил в нашей критике значение специальное».
Вот тут-то Ленин и проявил непростительную не просто для политика, для лидера правящей партии, определяющей свою дальнейшую стратегию, свои приоритеты, свои цели, странную близорукость. То, что делегаты съезда сами придали проблеме столь серьёзное значение, и говорило о её настоящем, отнюдь не второстепенном значении. Ведь речь шла «всего лишь» о будущем страны. О том, оставаться ли ей раздробленной на дюжину независимых территорий, или воссоединиться ради самосохранения. Ради преуспевания народов, её населяющих.
Ленин не только показал полное незнание того предмета, о котором повёл речь. Он упорно продолжал считать себя высшим арбитром и в возникшей дискуссии. Вместо того, чтобы дать слово Сталину, который и готовил данный раздел программы. Ленин пустился в путаные объяснения сам. Предельно упростил проблему, тем исказив её. Попытался объяснить все существовавшие в стране национальные противоречия всего лишь негативной ролью «великороссов как нации кулацкой и давлеющей».
Мало того, почему-то проигнорировал реальное положение на Украине, не отдалённое на несколько десятилетий, а настоящее, хорошо, вроде бы, известное ему. Забыл и о существовании националистической Рады, недавно трансформировавшейся в Директорию, и о довольно значительной поддержке её крестьянскими массами края– теми самыми кулаками, о которых он даже не вспомнил.
«Украина, – менторски объяснил Ленин, – была отделена от России исключительными условиями /какими конкретно, сказано не было – Ю.Ж./, и национальное движение не пустило там корни глубоко. Насколько оно проявилось, немцы вышибли его. Это факт, но факт исключительный /? – Ю.Ж./. Там даже с языком дело так обстоит, что неизвестно стало – массовый ли украинский язык, или нет?»
Каково это было слушать двадцати трём делегатам от Украины: Г.Л. Пятакову и К.В. Ворошилову, А.С. Бубнову и Э.И. Квирингу, Ю.М. Коцюбинскому и М.Л. Рухимовичу… Слушать такое и недоумевать – с кем же они воюют вот уже скоро как два года, на каком языке писали свои Универсалы, изъяснялись Грушевский и Петлюра, Винниченко и Скоропадский?
Непостижимым образом Ленин, всегда, как истинный марксист, помнивший о решающей роли экономики, вдруг принизил её значение. «В национальном вопросе, – невозмутимо продолжал он, – нельзя рассуждать так, что нужно во что бы то ни стало хозяйственное единство. Конечно, нужно! Но мы должны добиваться его пропагандой, агитацией, добровольным союзом… Мы должны сказать другим нациям, что мы до конца интернационалисты и стремимся к добровольному союзу рабочих и крестьян всех наций.
Сейчас в вопросе о самоопределении национальностей суть дела в том, что разные нации идут одинаковой исторической дорогой, но в высшей степени разнообразными зигзагами и тропинками, и что более культурные нации идут заведомо иначе, чем менее культурные. Финляндия шла иначе. Германия идёт иначе.
Пятаков тысячу раз прав, что нам необходимо единство. Но надо бороться за него пропагандой, партийным влиянием, созданием единых профессиональных союзов. Однако и тут нельзя действовать по одному шаблону. Если бы мы уничтожили этот пункт или редактировали его иначе, мы бы вычеркнули национальный вопрос из программы».21
Нет, отнести подобные, слишком общие и весьма расплывчатые объяснения и рекомендации к многонациональной России было невозможно. Также невозможно, как и принять их исчерпывающим объяснением клокотавших в стране межэтнических конфликтов. Необъявленной войны Польшей против Украины, Белоруссии и Литвы; немцев – против латышей, объявления украинской Директорией войны РСФСР; вспышки исламского фундаментализма на Северном Кавказе и в Туркестане.
Более всего слова Ленина подходили к тем государствам, которые он назвал «более культурными». К Европе и, прежде всего, к далеко не случайно помянутой вроде бы не к месту Германии. Бухарин, выступивший вслед за Лениным, вновь, как и тогда, когда делал доклад, ушёл в за мудрые хитросплетения, теории. А вынырнув из них, согласился со своим оппонентом только в одном – «вопрос национальный, по сути дела, занял в дискуссии больше места, чем это было бы нужно согласно тому удельному весу, который он имеет в нашей программе». И, в отличие от Ленина, тут же пояснил появление такой диспропорции. «Это показывает, – сказал он, – что в других частях программы у нас существует большее или меньшее единство, это показывает, что в других вопросах господствует солидарность».
