Отец никогда не гнался за званиями, должностями, наградами, никогда не делал карьеры. Не завидовал чужим заслугам. Когда в январе 1943 года после прорыва блокады Ленинграда он был (первым во время войны) удостоен звания Маршала Советского Союза, и его разбудили, чтобы сообщить об этом, он просто повернулся на другой бок и сказал: «Ну что ж, теперь в маршалах ходить будем!»
В деревне, считаясь с мнением людей, человек не мог не заботиться о своем добром имени. Лучше доброе имя, чем большое богатство (Притч 21, 1) — это тоже из букваря. С детства отец знал, как быстро бежит впереди человека дурная слава. Незадолго до своей кончины он, живший изолированно от всего мира на даче, спросил у своего бывшего шофера: «Люди меня худым словом не поминают?»
Было у отца и впитанное от крестьянских предков свойство держать слово. «Не давши слова — крепись, а давши — держись». Какому русскому не знакома эта поговорка! Он был чрезвычайно щепетилен в отношении данного слова и никогда не нарушал своего обещания. Требовал этого и от других.
Общественное мнение, существовавшее в деревне и многое в жизни определявшее, воспитывало честность, товарищескую надежность, верность в дружбе. Помню, как отец прививал мне законы товарищества с самых ранних пор, учил, что необходимо в дружбе, а чего допускать нельзя. Приходит на память такой случай.
Я училась в школе и не любила математику, Однажды в четверти по геометрии мне выставили «тройку». Моя подруга Лена получила «четверку». Радостные, что наступили каникулы, мы приехали из школы к нам на дачу. С порога отец спросил об итогах четверти: «У тебя что, Машенька?» Я ответила: «Одна тройка — по геометрии, не смогла вытянуть на четыре…» Тогда он обратился к Лене: «Ну, а у тебя что по геометрии?» — «Четыре». Отец строго выговорил, но не мне, а ей: «Как же ты могла допустить, ты ведь Машина подруга…» В детстве он помогал своему отстающему другу Леше Колотырному (это прозвище, а фамилия у него была тоже Жуков): не хотел, чтобы тот остался в первом классе на второй год.
Как он смотрел на дружбу? Не тот настоящий друг, который подобострастно и ловко льстит, а тот, кто смело говорит правду, даже и неприятную, в глаза. Если дружба, значит верность, взаимопомощь до смерти: «Сам погибай, а товарища выручай».
* * *
«Обличители» Жукова винят его в том, что он не так воевал, не любил солдат, не ценил их жизней. Сочиняют о нем страшные сказки. Ложь, клевета, хула… Отец сполна испытал на себе их тяжесть при жизни, испытывает и после смерти.
Наш русский философ Иван Александрович Ильин писал: «Лакейским душам свойственно поднимать клеветнические сплетни вокруг больших людей. Чем значительнее гениальный человек, чем могущественнее льющийся на него свет, чем большая сила блага, красоты и правды излучается из него — тем нестерпимее становится его облик для натур слепых, тщеславных и зависимых… Праведник одной жизнью своей обличает кривых, лукавых и лицемерных. Герой уязвляет негероя одними делами своими… И бывает так, что чем божественнее луч, который светит сквозь человека, тем сильнее плещут вокруг него страсти злодейских натур. Луч Божий нестерпим пошлому и злому человеку».
На 1-м Белорусском фронте. Октябрь 1944 г.
Священномученик Иоанн Восторгов, расстрелянный в 1918 году, блестящий проповедник и миссионер, причисленный к лику новомучеников Российских, говорил о том, что «клевета норовит прилепиться чаще всего к той области, где человек наиболее безукоризненно себя проявляет». Святитель Феофан Затворник говорил, что быть причастным поношений Господа Иисуса Христа — великая слава! А святой праведный Иоанн Кронштадтский, видя духовную причину человеческой злобы и лжи, так писал в своем дневнике о клеветниках, которых у него было много: «Пожалейте, поскорбите и помолитесь об этих несчастных лаятелях. Они всегда были и будут — до тех пор, пока не будет окончательно ввержен в геенну змий великий, льстящий вселенную всю, пока все грешные, нечестивые не будут высланы в муку вечную».
А правда… Она только и есть в народной памяти, не в газетах, а тем более не на телеэкране. Клеветнику постичь законы этого народного отбора невозможно, но они единственно справедливы и верны.
И невдомек им, этим лжецам, а попросту «брехунам», как их называл отец, этим вечным дискуссантам, что русский народ любит маршала Жукова таким, какой он есть, что народ давным-давно его понял и принял всего без изъятья, сердцем почувствовав в нем своего. От лживых слов и дискуссий маршал Жуков не станет хуже. Он уже состоялся — раз и навсегда.
Сколько раз мне приходилось видеть и чувствовать неистребимую любовь людей, особенно фронтовиков, к отцу. Мне кажется, это не просто оценка его заслуг, уважение, преклонение, но именно любовь. А она, думаю, может быть только к человеку, который сам любит людей. В православном человеке нет выше любви, чем быть готовым жизнь свою за других положить, отречься от себя во имя ближних… Как замечательны его слова, сказанные на склоне лет: «Я всегда чувствовал, что нужен людям, что постоянно им должен».
Маршал авиации И. И. Пстыго писал в своих воспоминаниях о народной любви к отцу: «Изредка я приезжаю на родину, а это до сих пор довольно глухой лесной угол Башкирии. В своей родной деревне я побывал в каждом доме. И в каждом — портрет Жукова. Все дело в том, что в нашей местности нет семьи, из которой не ушли бы на фронт несколько человек. Многие погибли. Многие ранены. Но многим посчастливилось вернуться победителями. И мы будем помнить всегда: где был Жуков — там была победа».
В первый раз я увидела проявление народной любви к отцу, кажется, в 1966 году, когда мы всей семьей были в Манеже на выставке, посвященной 25-й годовщине разгрома фашистов под Москвой. Осмотреть выставку так и не удалось. Хотя отец и был в штатском (обычно он носил темный костюм и на нем четыре Звезды Героя Советского Союза), его узнали, и по залу пронеслось: «Жуков! Жуков!» Толпа восторженных людей обступила нас плотным кольцом. Всем хотелось поговорить с отцом, дотронуться до него, взять автограф на память. Для предотвращения давки прибежала милиция. Для меня, тогда еще ребенка, это проявление народной любви чуть не закончилось сильным испугом: меня оттеснили от родителей в толпу, а мама кричала: «Это Маша, наша дочь!» — и тянула меня за руку. Потом нас благополучно проводили к выходу. Думаю, эта поддержка людей (он был в опале), их благодарная память были отцу дороги, хотя и не предвещали ему ничего хорошего от властей.
Позже, в 1967 году, в кинотеатре на просмотре фильма «Если дорог тебе твой дом», снятого на нашей даче Константином Симоновым, я также убедилась в неподдельном отношении людей к отцу. Увидев отца на экране, я закричала с удивлением и восторгом: «Это же папа, мой папа! Мама, смотри, это же папа!» В зале раздался смех: ребенок сделал открытие! Зал встречал его появление бурной овацией. Не раз мне приходилось слышать возгласы: «Слава Жукову!»
Писательница и военный переводчик Елена Ржевская, встречаясь с отцом в 1965 году, рассказала ему, что, просматривая в библиотеке им. Ленина газеты сорок первого года, увидела: под его портретом, напечатанном в связи с победой под Москвой в декабре месяце, кто-то из читателей вывел чернилами крупными печатными буквами: «Наша слава и совесть».
