Известно, что в 1943 году, когда возрождались многие старые воинские традиции, в Красной армии восстановили погоны. Это нововведение многими воспринималось с трудом. Действительно, погоны ассоциировались в нашем сознании с белой армией, с теми, кто воевал против Советской власти. И вот на тебе! Я впервые увидела погоны на плечах курсантов военного авиационного училища, которое с началом войны было эвакуировано в Уральск из Ворошиловграда. Ярко-голубые погоны с блестящими крылышками на них смотрелись красиво, но все-таки я не восприняла это новшество. Правда, постепенно это стало привычным, и никто уже не обращал внимания на погоны. Но вот что странно: когда я, сидя на нарах в казарме, прилаживала к гимнастерке грубые суконные погоны цвета хаки, то почувствовала вдруг легкое волнение. Думаю, это результат того, что наши командиры и политработники хорошо поработали с нами, объясняя причины и смысл этого нововведения. Нам, солдатам Красной армии, постоянно внушали, что мы являемся наследниками славных традиций русской армии и должны этим гордиться. Погоны на наших плечах — это тоже традиция русской армии. Мы так и восприняли это новшество. Чувство причастности к истории страны и русской армии, патриотизм в нас формировались постоянно и настойчиво. Это давало свои результаты.
Вот что пишет о выпускницах ЦЖШСП дважды Герой Советского Союза генерал армии П. И. Батов: «Любовь к Родине выковала в них стойкость, дала силу и энергию, повела их в бой. Партия и комсомол воспитали в своих дочерях уверенность в победе, непоколебимость духа, гордое сознание морального превосходства над врагом».
Можно было бы и не писать об этом, ведь патриотизм — это, казалось бы, такое естественное для каждого человека состояние. Но пришло время, когда в нашей стране сместились понятия о чести, достоинстве, нравственности, а быть патриотом стало чуть ли не стыдно. Поэтому и хочется хоть несколько слов сказать о том, что нас воспитывали иначе, в нас с детства культивировали это важнейшее качество — любовь к Родине. Не могу не напомнить также, что и советская, и дореволюционная Россия традиционно отличалась высоким патриотизмом людей, независимо от их социального и материального положения. Многим представителям современной российской политической элиты неведомо это чувство… Если бы подобные руководители стояли во главе страны в 1941–1945 годах, мы проиграли бы ту войну.
Особенно больно за нынешнюю молодежь, которую постоянно обманывают, внушая, что вся история нашей страны — это сплошные ошибки, недоразумения и преступления. Фактически у молодежи отнимают право гордиться своей Родиной. Многие не связывают свое будущее с Россией, хотят уехать в другую страну. Неужели ничего не изменится? А что же будет с Россией?
С нами все было по-другому. В нашем сознании судьба страны и личное благополучие каждого из нас связывались неразрывно. Всем нам предстояло с оружием в руках защищать наше общее будущее, и мы готовились к этому, упорно и настойчиво овладевали военной наукой.
Наряду с учебными занятиями мы имели много и других служебных обязанностей. Часто приходилось дневалить то в казарме, то на кухне, убирать территорию школы и прилегающие к ней улочки.
Однажды всем взводом ездили на сенокос. Помню, кашеварить тогда поручили Кате Шейко, самой, пожалуй, хозяйственной из нас. При встрече в 1975 году мы вспоминали, как она ночью одна шла через темный лес на колхозное поле, набирала там мешок картошки и возвращалась обратно с этим тяжеленным мешком на горбу. Страшным казался ночной лес, страшно было, что могут задержать за украденную картошку. Но она все переносила ради того, чтобы сытнее и вкуснее накормить нас.
Все любили дневалить на кухне. Там приходилось выполнять в основном грязную и тяжелую работу (чистить картошку, отмывать жирные котлы, мыть полы). Зато можно было не только самим наесться досыта, но и своему взводу добавить в бачок один-другой черпак супа и каши, дать лишнюю пайку хлеба.
Для меня самой трудной обязанностью было несение караула у склада с боеприпасами. Караул несли круглосуточно: два часа на посту, затем два часа — бодрствование в караулке, два часа — сон в той же караулке. Потом все сначала, и так целые сутки. Стоять у склада, особенно ночью, было жутко. Складской сарай находился в некотором отдалении от школьного здания, на пустыре, поросшем кустарником со всех сторон. Почти рядом — глубокий овраг, тоже заросший деревьями и кустами. Стоишь ночью, кусты шелестят, так и кажется, что кто-то крадется. Станет невмоготу, резко обернешься, винтовку навскидку: «Стой! Кто идет?» Убедишься, что никого нет, а все равно страшно. Прижмешься, бывало, спиной к стене, стоишь, вглядываешься в темноту, ждешь. Потом отрываешься от стены, идешь вокруг склада, а по спине холодок ползет, опять кажется, что за тобой кто-то идет. Ведь шла война, всего можно было ждать, тем более что на складе хранилось не учебное, а боевое оружие и боеприпасы. Днем, конечно, легче было, а ночью, особенно когда ни звезд, ни луны нет, — страшно. Ко многому привыкла в школе, научилась многого не бояться, а от ощущения страха на этом посту так и не избавилась. Но об этой моей проблеме я ни с кем не говорила, стыдно было.
Командиром взвода у нас был младший лейтенант Мажнов. Если с командиром отделения нам повезло, то с этим младшим лейтенантом — определенно нет. Надо отдать ему должное, он много работал с взводом, учил нас основательно, предъявлял повышенные требования. Это сказывалось, естественно, в деле. Где бы мы ни были — на учебных ли занятиях, на работе ли, — всегда получали благодарности. В роте, да и не только в роте, нас звали «мажновцами», но нередко с некоторым оттенком неприязни. В этом проявлялось отношение курсантов к нашему взводному командиру. В прошлом рядовой колхозник, Мажнов любил показать свою власть над нами, нередко унижал нас.
Помню, начальником школы был издан приказ, которым запрещалось гонять нас форсированным маршем (это почти бегом). Но наш взводный умудрялся нарушать этот приказ. Направляемся, например, на полигон, он гонит нас полпути форсированным маршем, а потом остановит, даст отдохнуть, и на полигон мы приходим в нормальном состоянии, отдохнувшие. Никто из вышестоящих командиров об этом даже не догадывался, вероятно, а рапорт на командира можно было подать только через него же. Такие были порядки. Мы не решались на это, зная мстительный характер нашего младшего лейтенанта.
Помню и другой случай. Однажды выдался у нас особенно тяжелый день. К тому же погода была мокрая, холодная. Пошли в столовую на ужин (строем, как всегда), а песни не поются. Взводный приказывает петь, а мы не поем. Он в конце концов рассвирепел, но и мы тоже уже разозлились и не стали петь. Долго гонял он нас на плацу строевым шагом, требуя, чтобы мы пели, но в этот раз, как говорится, нашла коса на камень, мы упрямо молчали. Наступил отбой, все улеглись в предвкушении сна. Только начали засыпать, как вдруг команда: «Подъем, выходи строиться!» Мажнов вывел нас на плац и начал гонять, снова добиваясь, чтобы мы пели. Взвод молчал. Шепнули нашей запевале Маше Жабко, чтобы она запевала, сами же решили в этот раз не подчиняться взводному. Маше нельзя было отмолчаться, потому что одну ее он мог потом замордовать нарядами, а со всем взводом этот номер не прошел бы. Так и ходили мы по плацу: взводный приказывает петь, запевала начинает песню, а остальные молчат. В тот раз у него ничего не получилось. В глазах всей роты мы выглядели героями.
