– Я показал бы тебе «комнату тканевых культур», где мы выращиваем и содержим различные колонии клеток млекопитающих либо для трансфекции специфических генов, либо для выращивания клеточного лизата… – Он умолкает.
– Продолжай, – говорю я. – А потом?
– А потом мне бы показалось, что ты заскучала и хочешь уйти.
Вот сейчас я могла бы ему кое-что сказать. В машине мы одни. Лучшего времени не придумаешь. Я могла бы сказать, что все время думаю о наших отношениях в контексте только себя и того, что они означают лично для меня. Еще можно спросить, имеет ли это какое-то значение, потому что отношения невозможно рассматривать разрезанными пополам. Или я могла бы с полной откровенностью заявить: «Я думаю, как все закончить». Но я ничего не говорю. Ничего из того, о чем думаю.
Может быть, встреча с его родителями, возможность понять, откуда он родом, где он рос, поможет мне решить, как поступить.
– Спасибо, – говорю я, – за экскурсию. – Я наблюдаю за тем, как он ведет машину. Смотрю на его спутанные, слегка вьющиеся волосы. На его до тошноты идеальную осанку. И вспоминаю три крошечные таблетки. Такие поступки все меняют. Так мило с его стороны было завернуть их для меня.
Мы были знакомы всего недели две, когда Джейк уехал из города на две ночи. После знакомства мы с Джейком виделись или разговаривали почти каждый день. Он мне звонил. Я писала эсэмэски. Потом я узнала, что сам он терпеть не может писать текстовые сообщения. Пошлет одну эсэмэску, в лучшем случае две. Если разговор углублялся, он звонил. Он любит говорить и слушать. Он высоко ценит дискурс.
Странно было снова оказаться совсем одной те два дня, пока его не было. Конечно, я привыкла к одиночеству, но оно было раньше, а после знакомства с ним казалось недостаточным. Я скучала по нему. Скучала по совместному существованию. Знаю, это банально, но мне казалось, будто уехала какая-то часть меня.
Постепенно узнавая кого-то, мы как будто складываем из кусочков нескончаемый пазл. Сначала соединяем самые мелкие кусочки и в процессе лучше узнаем друг друга. Подробности, которые я знаю о Джейке, – что он любит хорошо прожаренное мясо, что не любит ходить в общественные туалеты, что терпеть не может, когда люди после еды ковыряются ногтем в зубах, – самые обыкновенные и несущественные по сравнению с огромными истинами, которые раскрываются лишь с течением времени. Проведя столько времени в одиночестве, я начала думать, будто хорошо знаю Джейка – по-настоящему хорошо. Если постоянно с кем-то встречаешься, пусть даже всего две недели, как встречались мы с Джейком, отношения кажутся… прочными. Они и были прочными. Я думала о нем все время в ту первую пару недель, даже когда мы не были вместе. Мы часто вели долгие разговоры, сидя на полу, лежа на диване или в постели. Бывало, мы говорили часами. Один из нас заговаривал на ту или иную тему, другой подхватывал. Мы задавали друг другу вопросы. Мы обсуждали что-то, дискутировали. И не обязательно все время соглашались друг с другом. Однажды мы всю ночь не спали, а разговаривали. Джейк отличался от всех моих знакомых. Наша связь была уникальной. Она уникальная, единственная в своем роде. Я до сих пор так думаю.
– Стараемся восстановить критическое равновесие, – говорит Джейк. – Вот о чем мы последнее время думаем на работе. Критическое равновесие необходимо для всего. Позавчера я думал об этом в постели. Все так… хрупко. Взять, к примеру, метаболический алкалоз – незначительное увеличение кислотно-щелочного баланса крови, нарушение кислотно-щелочного равновесия организма. Все просто… и вместе с тем крайне тонко. Вот лишь один пример, однако он имеет решающее значение. И подобных вещей много. Все невозможно хрупко.
– Да, многое хрупко, – говорю я. Как все, о чем я думаю.
– Иногда через меня как будто пропускают ток. Во мне появляется энергия. И в тебе. Такое полезно сознавать. Ты что-нибудь понимаешь? Извини, похоже, я заболтался.
Я сбрасываю туфли и задираю ноги на приборную панель. Поудобнее разваливаюсь в кресле. Кажется, я вот-вот задремлю. Шуршание шин, движение… В поездках мне всегда хочется спать.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «ток»? – спрашиваю я, закрывая глаза.
– Просто мне так кажется, когда мы с тобой, – отвечает он. – Своеобразная скорость потока.
– У тебя когда-нибудь бывает депрессия или что-то в этом роде? – спрашиваю я.
Мы только что повернули, что кажется мне важным. Довольно долго мы ехали по шоссе, а потом повернули налево – не у светофора, а у знака остановки. Светофоров здесь вообще нет.
– Извини, если мой вопрос звучит неожиданно. Я просто размышляю.
– О чем?
В течение многих лет моя жизнь была плоской. Понятия не имею, как ее лучше описать. Раньше я никогда в таком не признавалась. У меня нет депрессии – во всяком случае, мне так кажется. И говорю сейчас о другом. Раньше моя жизнь была плоской в том смысле, что мне было все равно. Многое казалось случайным, ненужным, произвольным. Моей жизни не хватало объема. Видимо, чего-то недоставало.
– Иногда мне грустно без всякой очевидной причины, – говорю я. – С тобой так бывает?
– По-моему, нет, – говорит он. – Хотя в детстве я часто тревожился.
– Тревожился?
– Да, из-за разных мелочей. Бывало, меня пугали какие-то люди, незнакомцы. Я плохо спал. У меня болел живот.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Мало. Восемь или девять. Когда становилось плохо, мама давала мне, как она говорила, «детский чай»; наверное, он состоял в основном из молока с сахаром. Потом мы с ней сидели и разговаривали.
– О чем?
– Обычно о том, что меня тревожило.
– Ты помнишь что-нибудь конкретное?
– Я никогда не боялся умереть сам, зато боялся, что умрут мои близкие. В основном мои страхи были абстрактными. Какое-то время я боялся, что у меня отвалится рука или нога.
– Правда?
– Да, родители разводили на ферме овец, ягнят. Через день или два после рождения ягненка отец обматывал его хвост специальными резиновыми жгутами. Они очень тугие и перекрывают кровоток. Через несколько дней хвостик просто отваливался. Ягнятам не больно; они даже не понимают, что с ними происходит. И вот в детстве, гуляя в поле, я очень часто натыкался на отпавшие хвостики. Я невольно думал, не случится ли то же самое со мной. Что, если рукава рубашки или носки окажутся слишком тугими? А что, если я засну в носках, проснусь среди ночи, а нога отвалилась? Конечно, я думал и о более важных вещах. Например: неужели ягнятам не нужны хвосты? Или: сколько от тебя может отвалиться до того, как будет утеряно что-то важное? Понимаешь?
– Понимаю, что такие мысли способны выбить из колеи.
– Извини. Я очень подробно ответил на твой вопрос. Итак, к теме. Наверное, у меня нет депрессии.
– А грустно тебе бывает?
– Да, конечно.
