И верно. Все старое, но поразительно чистое и опрятное. На столиках ни пылинки. Подушки не рваные и не в пятнах. На какой старой ферме нет пыли? Ни на диване, ни на креслах я не вижу ни собачьей или кошачьей шерсти, ни нитей, ни грязи. Стены увешаны картинами и набросками; их много. Рисунки в основном висят так, без рамок. Картины большие. Наброски разного размера, но большинство из них меньше, чем картины. В комнате нет ни телевизора, ни компьютера. Много ламп. И свечей. Джейк включает оставшиеся лампы.
Скорее всего, его мама коллекционирует декоративные статуэтки. В основном это дети, одетые в причудливые костюмы, шляпы и сапоги. Наверное, фарфоровые. Одни фигурки собирают цветы. Другие несут сено. Что бы они ни делали, они занимаются этим целую вечность.
В дальнем углу потрескивает дровяная печь. Я подхожу поближе, поворачиваюсь спиной к огню, греюсь.
– Люблю огонь, – говорю я. – Так уютно в холодную ночь.
Джейк садится на красно-коричневый диван напротив. В голову мне вдруг закрадывается подозрение, и я выпаливаю, не успев подумать:
– Твои родители знали, что мы приедем, да? Они нас пригласили?
– Да. Мы поддерживаем отношения.
Чуть дальше, за лестницей, я вижу поцарапанную, изрезанную дверь. Она закрыта.
– А там что?
Джейк смотрит на меня, как будто я задала по-настоящему глупый вопрос.
– Другие комнаты. А еще оттуда можно спуститься в подвал.
– А, ну да, – говорю я.
– Он не доделан. По сути, это просто нора, там стоит водонагреватель и все такое. Мы туда не ходим. Там пусто. Внизу ничего нет.
– Нора?
– Да забудь! Ничего там нет интересного или красивого. Вот и все. Ерунда.
Я слышу, как наверху закрывается дверь. Смотрю на Джейка, чтобы проверить, заметил ли он это, но он погрузился в раздумья и смотрит прямо перед собой, пытливо, хотя как будто в никуда.
– А почему та дверь исцарапана?
– Когда-то у нас была собака.
Я отхожу от печки к стене с картинами и набросками. Замечаю среди рисунков несколько черно-белых фотографий. В отличие от рисунков все фотографии в рамках. На снимках никто не улыбается. Лица суровые. На снимке посередине изображена девочка лет четырнадцати или младше. Она позирует в белом платье. Снимок выцвел.
– Кто это? – Я дотрагиваюсь до рамки.
Джейк не встает, но поднимает взгляд от книги, которую взял с кофейного столика.
– Моя прабабушка. Она родилась в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году.
Она худая и бледная. И выглядит застенчивой.
– Ее жизнь не назовешь счастливой. У нее были проблемы.
Его тон меня удивляет. В нем намек на не свойственное ему раздражение.
– Наверное, ей трудно жилось? – предполагаю я.
– Ее трудности касались всех… Не важно. Я даже не знаю, зачем мы храним ее фото. Печальная история.
Мне хочется расспросить его о прабабке, но я этого не делаю.
– А там кто? – Я показываю на ребенка лет трех-четырех.
– А ты не знаешь?
– Нет. Откуда мне знать?
– Это я.
Я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть лицо.
– Что? Не может быть! Это не можешь быть ты. Снимок слишком старый.
– Все только потому, что он черно-белый. Это я.
Мне не верится, что на снимке Джейк. Ребенок стоит босиком на грунтовой дороге рядом с трехколесным велосипедом. У него длинные волосы, он смотрит прямо в объектив. Я наклоняюсь еще ближе и чувствую, как у меня внутри все ёкает. Ребенок совсем не похож на Джейка. Ничуточки. Он похож на маленькую девочку. Точнее, он похож на меня.
– Говорят, он почти перестал разговаривать.
– Перестал разговаривать?
– Стал необщительным. Работать работал, но не говорил. Всем было неудобно. Бывало, я проходил мимо него в коридоре, здоровался, но видел, что ему трудно смотреть мне в глаза. Он краснел и отворачивался.
– В самом деле?
– Да, помню, я еще пожалел, что взял его на работу. И не потому, что он не справлялся со своими обязанностями., нет. Все всегда было чисто и аккуратно. Он хорошо делал свое дело. Но дошло до того, что у меня возникло подозрение… понимаешь? Я что-то почувствовал. Как будто он не совсем нормален.
– То, что произошло, вроде как подтверждает твои догадки.
– Да. Наверное, надо мне было что-то предпринять, прислушаться к своему чутью.
– После того, что случилось, уже поздно себя винить. Нельзя допустить, чтобы мы все чувствовали себя виноватыми из-за поступка одного человека. С нами это никак не связано. Мы нормальные. Дело только в нем.
– Ты прав. Хорошо, когда тебе об этом напоминают.
– Что же дальше?
– Постараемся все забыть. Найдем ему замену. И будем жить дальше.
За столом, к счастью, пахнет очень приятно.
Сегодня мы специально не стали обедать, чтобы оставить место для ужина. Я хотела проголодаться по-настоящему, и мне это удалось. Заботят меня только головная боль и слабый металлический привкус во рту, который я ощущаю последние несколько дней. Он появляется после того, как я ем что-то определенное; как правило, хуже всего мне бывает после фруктов и овощей. Появляется какой-то химический привкус. Понятия не имею почему. Когда я замечаю привкус, у меня пропадает желание есть то, что я ем; надеюсь, сейчас этого не произойдет.
Кроме того, странно, что мы до сих пор не видели родителей Джейка. Где они? Стол накрыт. Еда готова. За стеной слышатся шаги – скорее всего, там кухня. Беру себе булочку, теплую домашнюю булочку, разламываю ее пополам и щедро намазываю маслом. Запрещаю себе есть, вспомнив, что, кроме меня, никто еще не приступил к ужину. Джейк просто сидит на месте. Я очень изголодалась.
Я уже собираюсь в очередной раз спросить у Джейка, где его родители, как открывается дверь из коридора, и они входят в гостиную один за другим.
Я встаю, чтобы поздороваться.
– Сидите, сидите, – говорит его отец и машет рукой. – Рад с вами познакомиться.
– Спасибо, что пригласили меня. Еда пахнет восхитительно.
– Надеюсь, вы проголодались, – говорит мама Джейка, усаживаясь за стол. – Мы рады, что вы приехали.
Все происходит быстро. Никакого официального знакомства. Никаких рукопожатий. Наконец-то все в сборе, за столом. Наверное, это нормально. Мне любопытно, какие у Джейка родители. Сразу можно сказать, что его отец – человек сдержанный, почти нелюдимый. Зато мама часто улыбается. Все время улыбается с тех пор, как вышла из кухни. По-моему, Джейк не похож ни на отца, ни на мать. Во всяком случае, физически. Его мама накрашена гуще, чем мне представлялось. На ней столько косметики, что меня это немного нервирует. Правда, Джейку я бы в этом ни за что не призналась. Волосы у нее выкрашены в иссиня-черный цвет. Они резко контрастируют с ее молочно-белым лицом и ярко-красными губами. Кроме того, она как будто все время дрожит или просто хрупкая, как ваза, которая может в любой миг разбиться.
