На ней давно вышедшее из моды синее бархатное платье с короткими рукавами, пышным кружевным воротником и такими же манжетами, как будто она только что пришла со званого вечера или собирается туда. Такие платья в наши дни попадаются нечасто. Кроме того, она одета не по сезону; платье скорее летнее, чем зимнее, и слишком нарядное для простого ужина. На ее фоне мне кажется, что я одета слишком просто. Зато она ходит босиком. Ни туфель, ни носков, ни тапочек. Я расстилаю на коленях салфетку, мельком заглядываю под стол и вижу, что на большом пальце ее правой ноги нет ногтя. Остальные ногти выкрашены в красный цвет.
На отце Джейка носки и кожаные тапочки, синие рабочие штаны и клетчатая рубашка с закатанными рукавами. Очки висят на шее на шнурке. На лбу, над левым глазом, приклеена полоска пластыря.
Все передают друг другу блюда. Мы приступаем к еде.
– У меня проблемы со слухом, – объявляет мать Джейка.
Я отрываюсь от тарелки. Она смотрит прямо на меня и широко улыбается. Я слышу тиканье больших напольных часов, которые стоят у стены за столом.
– У тебя не просто проблемы, – отвечает отец Джейка.
– Тиннитус, – говорит она, кладя руку на плечо мужу. – Вот как это называется!
Я перевожу взгляд с Джейка на его мать и обратно.
– Извините, – говорю я. – Что такое «тиннитус»?
– Это не очень весело, – говорит отец Джейка. – Точнее, совсем не весело.
– Да, совсем не весело, – подхватывает его мать. – У меня звенит в ушах. Я слышу звон в голове. Не все время, но почти постоянно. Постоянный звон как фон всей жизни. Сначала думали, что это просто от ушной серы. Но дело не в ней.
– Ужасно, – говорю я, снова косясь на Джейка. Никакой реакции. Он продолжает отправлять еду в рот. – Кажется, я что-то такое об этом слышала.
– И слух у меня ухудшается день ото дня. Все взаимосвязано.
– Она все время то и дело переспрашивает, что я сказал, – подтверждает отец и отпивает вина.
Я тоже отпиваю.
– И еще голоса. Я слышу шепот.
Она снова широко улыбается. Я смотрю на Джейка, на сей раз многозначительнее. Ищу у него на лице хотя бы намек на ответ, но ничего не вижу. Он должен вмешаться и помочь мне. Но он не вмешивается.
И именно тогда, когда я смотрю на Джейка в поисках хоть какой-то помощи, начинает звонить мой телефон. Мать Джейка вздрагивает.
Я чувствую, как заливаюсь краской. Нехорошо. Телефон у меня в сумке, которая стоит под стулом.
Наконец Джейк поворачивается ко мне.
– Простите, это мой телефон. Я думала, он разрядился, – объясняю я.
– Опять та подруга? Она весь вечер тебе названивает.
– Может, вам лучше ответить, – предлагает мать Джейка. – Мы не против. А вдруг вашей подруге что-то нужно?
– Нет-нет. Ничего срочного.
– А может, все-таки… – продолжает она.
Телефон звонит и звонит. Все молчат. Наконец он умолкает.
– В общем, – продолжает отец Джейка, – по описанию ее симптомы хуже, чем все есть на самом деле. – Он снова тянется к жене и хлопает ее по плечу: – Такого в кино не покажут.
Я слышу пиканье – мне оставили сообщение. Еще одно. Я не хочу его слушать. Но знаю, что придется. Невозможно игнорировать их вечно.
– Шепоты, как я их называю, – говорит мать Джейка, – на самом деле не такие голоса, какие есть у вас или у меня. Они не произносят членораздельные слова и фразы.
– Ей здорово достается, особенно ночью.
– Ночью хуже всего, – кивает она. – Я совсем перестала спать по ночам.
– А если она спит, то беспокойно. Мы оба не высыпаемся.
Я хватаюсь за соломинки. Сама не знаю, что сказать.
– Наверное, вам очень тяжело приходится. Чем больше исследуют сон, тем больше мы понимаем, насколько он важен.
Снова звонит мой телефон. Я понимаю, что так не может быть, но на сей раз кажется, будто он звонит громче.
– Серьезно, ответь. – Джейк трет лоб.
Его родители молча переглядываются. Не буду отвечать. Не могу.
– Мне в самом деле очень жаль, – говорю я. – Понимаю, как это всех раздражает.
Джейк смотрит на меня в упор.
– Такие вещи иногда доставляют больше неприятностей, чем подчас кажется, – замечает отец Джейка.
– Сонный паралич, – подхватывает его мать, – это не шутки. Он очень изматывает.
– Вы о таком слышали? – спрашивает меня отец Джейка.
– По-моему, да, – отвечаю я.
– Я не могу пошевелиться, но при этом не сплю. Я в сознании.
Его отец внезапно оживляется и, говоря, тычет вилкой в воздух:
– Иногда я просыпаюсь среди ночи – непонятно почему. Я поворачиваюсь и смотрю на нее. Она лежит рядом со мной на спине, совершенно неподвижно, а ее глаза широко раскрыты, и в них ужас. Вот что всегда меня пугает. Никак не привыкну. – Он накалывает на вилку куски и набивает себе полный рот.
– Чувствую большую тяжесть. На груди, – признается мать Джейка. – Мне часто трудно дышать.
Снова пикает мой телефон. На сей раз это долгое послание, я сразу понимаю. Джейк роняет вилку. Все поворачиваются к нему.
– Извините, – говорит он.
Наступает тишина. Никогда еще я не видела, чтобы Джейк так сосредоточенно смотрел в тарелку. Он смотрит в тарелку, но есть перестал.
Неужели его так вывел из себя мой телефон? Или я сказала что-то, смутившее его? С тех пор как мы приехали, он как будто стал другим человеком. У него резко поменялось настроение. Как будто я сижу здесь одна.
– Ну, как доехали? – спрашивает отец, вынуждая Джейка наконец-то принять участие в разговоре.
– Хорошо. Сначала были пробки, но где-то через полчаса дороги освободились.
– Наши проселочные дороги не очень оживленные.
Джейк похож на своих родителей в чем-то гораздо более важном, чем внешность. У них одинаковые движения. Жесты. Он, как и они, складывает ладони, когда думает. И говорит он тоже как они. Внезапно меняет тему, если не хочет что-то обсуждать. Поразительно! Когда видишь человека рядом с родителями, сразу понимаешь, что все мы созданы из разных элементов.
– Никто не любит путешествовать в холоде и в снегу, и я их не виню, – говорит мать Джейка. – Здесь нет ничего интересного. На целые мили вокруг. Зато по пустым дорогам легко ехать, верно? Особенно ночью.
– А после того как построили новое шоссе, по этим проселочным дорогам почти никто и не ездит. Можно сколько угодно идти пешком посреди дороги, и тебя не собьют.
– Пешком долго добираться, так и замерзнуть можно. – Его мать смеется, хотя я не понимаю почему. – Но жизни там ничто не угрожает.
