Они сели в спортивный автомобиль Вернера, уместившись втроем на передних сиденьях.
– Не представляю, как тебе удается до сих пор ездить на собственной машине, – сказала Фрида, когда они тронулись. – Даже папа не может доставать бензин для личных нужд.
– А я говорю боссу, что мне нужно ездить по служебным делам, – сказал Вернер. Он работал у важного генерала. – Правда, не знаю, сколько еще это будет сходить мне с рук.
Семья фон Кессель жила в том же районе. Вернер доехал туда за пять минут.
Дом был роскошный, хоть и меньше, чем у Франков. Генрих встретил их у дверей и проводил в гостиную с книгами в кожаных переплетах и деревянной скульптурой орла, древнего символа Германии.
– Спасибо, что ты это сделал, – сказала Фрида, целуя Генриха. – Наверное, это было нелегко – я знаю, что ты не очень ладишь с отцом.
Генрих засиял от удовольствия.
Его мама принесла им пирог и кофе. Она показалась Карле теплой и простой женщиной. Расставив все, она ушла, как горничная.
Вошел отец Генриха Готфрид. У него были такие же густые прямые волосы, как у Генриха, только не черные, а седые.
– Отец, – сказал Генрих, – это Вернер и Фрида Франк, отец которых производит приемники «Народного радио».
– А, да, – сказал Готфрид. – Я видел вашего отца в «Герренклубе».
– А это – Карла фон Ульрих, я полагаю, ее отца ты тоже знаешь.
– Мы работали вместе в посольстве Германии в Лондоне, – осторожно сказал Готфрид. – Это было в тысяча девятьсот четырнадцатом году. – Было очевидно, что вспоминать о связи с социал-демократом ему далеко не так приятно. Он взял кусок пирога, неловко уронил на ковер, безуспешно попытался собрать крошки, потом оставил это занятие и сел прямо.
«Чего он боится?» – подумала Карла.
Генрих сразу перешел к цели визита.
– Отец, я полагаю, ты слышал про Акельберг.
Карла внимательно следила за Готфридом. На долю секунды что-то изменилось в его лице, но он тут же напустил на себя безразличие.
– Городок в Баварии? – сказал он.
– Там есть больница, – сказал Генрих. – Для людей с умственными нарушениями.
– Наверное, я об этом не слышал.
– Мы думаем, там происходит что-то странное, и мы хотели спросить, не известно ли тебе что-нибудь об этом.
– Совершенно ничего. А что там происходит?
– Там умер мой брат, – вступил в разговор Вернер, – по всей видимости – от аппендицита. И у служанки господина фон Ульриха умер сын – в то же время, в том же месте и по той же причине.
– Это очень печально, но ведь это, разумеется, совпадение?
– У ребенка нашей служанки не могло быть аппендицита, – сказала Карла. – Ему удалили аппендикс два года назад.
– Мне понятно ваше стремление установить факты, – сказал Готфрид. – Все это крайне неудовлетворительно. Однако самым вероятным объяснением представляется ошибка при копировании.
– Если это так, то мы бы хотели получить подтверждение, – сказал Вернер.
– Разумеется. Вы написали в больницу?
Карла сказала:
– Я писала им раньше, узнать, когда моей служанке можно навестить сына. Они так и не ответили.
– А мой отец, – сказал Вернер, – звонил в больницу сегодня утром. Главврач бросил трубку.
– Надо же! Какая невоспитанность! Но, видите ли, на мой взгляд, эта ситуация – не для министерства иностранных дел.
Вернер подался вперед.
– Господин фон Кессель, а может быть так, что оба мальчика погибли в ходе неудачного секретного эксперимента?
Готфрид откинулся назад.
– Это совершенно невозможно, – сказал он, и у Карлы появилось ощущение, что он говорит правду. – Это абсолютно исключено. – В его голосе слышалось облегчение.
У Вернера, похоже, вопросов больше не было, а вот Карлу ответ не успокоил. Интересно, подумала она, почему Готфрид был так доволен, что ему пришлось отвечать на этот вопрос? Не скрывает ли он что-то другое – похуже?
У нее возникло предположение столь ужасное, что она едва могла об этом думать.
– Ну, если… – начал Готфрид.
– Господин фон Кессель, – сказала Карла, – вы совершенно уверены, что они не были убиты в результате неудачного эксперимента?
– Совершенно уверен.
– Если вы знаете наверняка, что именно это в Акельберге не происходит, – должно быть, вы обладаете какой-то информацией о том, что там происходит на самом деле?
– Вовсе не обязательно, – сказал он, но к нему вернулось прежнее напряжение, и она поняла, что находится на верном пути.
– Я помню, что когда-то видела плакат нацистов, – продолжала она. Именно это воспоминание и подтолкнуло ее к новой ужасной мысли. – На плакате были изображены санитар и человек с умственной отсталостью, и было написано что-то вроде «Этот человек, страдающий наследственным заболеванием, обходится обществу в шестьдесят тысяч рейхсмарок. Товарищ, это и твои деньги тоже!». Кажется, это была реклама в каком-то журнале.
– Я тоже видел подобную рекламу, – пренебрежительно сказал Готфрид, словно это не имело к нему никакого отношения.
Карла встала.
– Господин фон Кессель, вы католик, и Генриха вы воспитали в католической вере…
Готфрид презрительно фыркнул.
– Генрих теперь говорит, что атеист.
– Но вы-то – нет! И верите, что человеческая жизнь – священна.
– Да.
– Вы говорите, что врачи в Акельберге не проверяют на инвалидах опасные новые лекарства, и я вам верю.
– Благодарю.
– Но может быть, они делают что-то другое? Еще хуже?
– Нет, нет.
– Они намеренно убивают инвалидов?
Готфрид молча покачал головой.
Карла подошла к Готфриду и сказала тихо, словно они были в комнате лишь вдвоем:
– Как католик, считающий человеческую жизнь неприкосновенной, можете ли вы, положа руку на сердце, сказать мне, что умственно неполноценных детей в Акельберге не убивают?
Готфрид улыбнулся, сделал успокаивающий жест и собрался заговорить – но не произнес ни слова.
Карла опустилась перед ним на колени.
– Ну скажите, пожалуйста! Прямо сейчас! Здесь, в вашем доме, с вами рядом четверо молодых немцев, ваш сын и трое его друзей. Ну скажите нам правду. Посмотрите мне в глаза и скажите, что наше правительство не убивает детей-инвалидов.
В комнате наступила полная тишина. Готфрид собрался было что-то сказать, но передумал. Он плотно зажмурил глаза, сжал губы в мучительную гримасу и опустил голову. Четверо молодых людей потрясенно смотрели, как исказилось его лицо.
