Надо было быть больным – или сумасшедшим – чтобы произносить вслух подобные вещи, но Карла полагала, что людей, которые так считают, становится все больше. Несмотря на беспрестанную правительственную пропаганду, становилось ясно, что Гитлер проигрывает войну.
Никакого полицейского расследования причин смерти Хоакима Коха не было. В газетах писали, что смерть произошла в результате уличной аварии. Карла справилась с первым шоком, но снова и снова ее мучила мысль, что она убила человека, и в памяти всплывали подробности его гибели. Тогда ее бросало в дрожь и не держали ноги. На дежурстве так случилось лишь однажды, и она выдала это за голодный обморок – в военном Берлине это было вполне правдоподобное объяснение. Ее матери было тяжелее. Странно, что Мод любила Хоакима, хоть он был так глуп и слаб; но любовь – явление необъяснимое. Сама Карла так ошиблась насчет Вернера Франка, которого считала сильным и отважным, а оказалось, что он эгоистичен и слаб.
Пока Бека не выписали, Карла много говорила с ним, пытаясь понять, что он за человек. Придя в себя, он никогда больше не позволял себе неосторожных высказываний о войне. Она узнала, что он кадровый офицер, его жена умерла, а дочь вышла замуж и уехала в Буэнос-Айрес. Его отец был членом городского совета Берлина, от какой партии – он не говорил, так что было ясно, что не нацистов и не их приспешников. Он никогда не говорил плохо о Гитлере, но и хорошо – тоже; о евреях и коммунистах он тоже никогда не отзывался с презрением. Что само по себе граничило с неповиновением властям.
Его легкое зажило, но ему никогда больше не окрепнуть настолько, чтобы его отправили на действительную военную службу, сказал он Карле, поэтому его переводят в Генеральный штаб. Он мог стать алмазной жилой жизненно важных секретов. Если она попытается его завербовать, то может поплатиться жизнью, но попробовать она должна.
Ее не удивило, что первого их разговора он не помнил.
– Вы говорили очень искренне, – тихо произнесла Карла. Поблизости никого не было. – Вы сказали, что мы проигрываем войну.
В его глазах мелькнул страх. Он был уже не одурманенный лекарствами пациент в больничной рубашке, с поросшими щетиной щеками. Он был вымыт и выбрит и сидел прямо в синей пижаме, застегнутой на все пуговицы.
– Я полагаю, вы собираетесь сообщить обо мне в гестапо, – сказал он. – Мне кажется, человека нельзя привлекать к ответственности за то, что он говорил во время болезни, в бреду.
– Вы не бредили, – сказала Карла. – Вы были в ясном сознании. Но я не собираюсь никому о вас сообщать.
– Не собираетесь?
– Потому что вы правы.
Его это удивило.
– Но теперь я должен сообщить о вас.
– Если вы это сделаете, я скажу, что вы в бреду оскорбляли Гитлера, а когда я пригрозила сообщить в гестапо, вы придумали обо мне ложь для самозащиты.
– Если я донесу на вас, вы донесете на меня, – сказал он. – Тупик.
– Но вы на меня не донесете, – сказала она. – Я это знаю, потому что я знаю вас. Ведь я выхаживала вас. Вы хороший человек. Вы пошли в армию из любви к своей стране, но вы ненавидите войну и ненавидите нацистов. – Она была уверена в этом на девяносто девять процентов.
– Говорить такие вещи – очень опасно.
– Я знаю.
– Значит, это не просто случайный разговор.
– Правильно. Вы говорили, что миллионы людей умрут лишь из-за того, что нацисты слишком горды, чтобы сдаться.
– Я это говорил?
– Вы можете помочь спасти кого-то из этих миллионов.
– Как?
Карла помолчала. Вот сейчас она поставит на карту свою жизнь.
– Любую полученную от вас информацию я могу передать в нужное место, – сказала она – и затаила дыхание. Если она ошиблась в Беке – она погибла.
В его взгляде она прочла изумление. Ему было трудно себе вообразить, что вот эта энергичная, умелая молодая медсестра – шпионка. Но она видела, что он ей верил.
– Думаю, я вас понял, – сказал он.
Она дала ему зеленую больничную папку для бумаг – пустую.
Он взял папку.
– Зачем это? – спросил он.
– Вы же солдат, вы должны понимать – для маскировки.
Он кивнул.
– Вы рискуете жизнью, – сказал он, и она увидела в его глазах что-то похожее на восхищение.
– Вы теперь – тоже.
– Да, – сказал полковник Бек. – Но я к этому привык.
II
Рано утром Томас Маке взял молодого Вернера Франка с собой в тюрьму Плетцензее, располагавшуюся в западных окрестностях Шарлоттенбурга.
– Вы должны это увидеть, – сказал он. – Тогда вы сможете доложить генералу Дорну, как эффективно мы работаем.
Маке припарковал машину на Кенингсдамм и повел Вернера в тыльную часть главной тюрьмы. Они вошли в помещение длиной около восьми метров и шириной – в два раза уже. Там их ожидал человек, одетый во фрак, к тому же он был в цилиндре и в белых перчатках. Вернер нахмурился, рассматривая неуместный костюм.
– Это господин Рейхарт, – сказал Маке. – Палач.
Вернер сглотнул.
– Так мы будем присутствовать на казни?
– Да.
С небрежностью – возможно, наигранной – Вернер сказал:
– А для чего этот маскарадный костюм?
– Традиция, – пожал плечами Маке.
Комнату разделяла надвое черная занавеска. Маке отдернул ее и продемонстрировал восемь крюков, прикрепленных к металлическому брусу, идущему под потолком.
– Это чтобы вешать? – спросил Вернер.
Маке кивнул.
Еще в комнате находился деревянный стол с ремнями – пристегивать приговоренного. С одной стороны стола было установлено высокое устройство вполне определенной формы. На полу стояла массивная корзина.
Молодой лейтенант побледнел.
– Гильотина, – сказал он.
– Именно, – сказал Маке. Он взглянул на часы. – Это много времени не займет.
В комнату один за другим стали входить люди. Некоторые кивали Маке, как знакомому. Маке тихо сказал Вернеру на ухо:
– Правила требуют, чтобы на казни присутствовали судьи, судебные приставы, начальник тюрьмы и капеллан.
Вернер кашлянул. Маке видел, что все это ему не нравится.
Но это и не должно было ему нравиться. Мотивы, побудившие Маке привести его сюда, были далеки от того, чтобы впечатлить генерала Дорна. Маке беспокоил Вернер. Было в нем что-то, казавшееся Маке неестественным.
Вернер работал у Дорна, это сомнений не вызывало. Он сопровождал Дорна во время его посещения главного управления гестапо, и впоследствии Дорн написал отчет, в котором отмечалось, что в Берлине борьба со шпионажем осуществляется наилучшим образом, и было упомянуто имя Маке. Не одну неделю потом Маке ходил, сияя от гордости.
