Он решил, что они вполне удались.
Он порезал пленку на кадры, потом вставил первый кадр в увеличитель. Положил на столик фотоувеличителя листок фотобумаги размером восемь на десять дюймов, включил свет и стал считать секунды. Потом он поместил фотобумагу в ванночку с проявителем.
Это была лучшая часть процесса. На белой бумаге медленно стали проступать островки и постепенно стало вырисовываться изображение. Это всегда казалось ему чудом. На первой фотографии он увидел негра и белого, оба были в воскресных костюмах и в шляпах и держали транспарант со словом «Братство» большими буквами. Когда изображение стало отчетливым, он переложил фотографию в ванночку с фиксажем, а затем промыл и высушил.
Вуди напечатал все отснятые кадры, вынес на свет и разложил на столе в столовой. Он был доволен: фотографии были живые, с действием, на них четко прослеживалась последовательность событий. Услышав, что родители наверху ходят по комнате, он позвал маму. Она до замужества была журналисткой, да и сейчас еще писала книги и статьи в журналы.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он ее.
Она внимательно изучила их своим единственным глазом. Помолчав, она сказала:
– Я думаю, они хороши. Тебе стоило бы отнести их в газету.
– Правда? – сказал он, чувствуя радостное волнение. – А в какую газету?
– Все они, к несчастью, консервативны… Может быть, в «Буффало сентинел»… Редактор там – Питер Хойл, он там с допотопных времен сидит. Он хорошо знаком с твоим отцом и наверняка тебя примет.
– Когда мне показать ему фото?
– Сейчас же. Марш – это свежая новость, и будет во всех завтрашних газетах. Фотографии им понадобятся сегодня вечером.
Вуди воодушевился.
– Ладно, – сказал он. Собрав глянцевые листки, он сложил их аккуратной стопкой. Мама принесла из папиного кабинета картонную папку. Вуди поцеловал маму и выскочил из дома.
Ему сразу попался автобус, шедший в центр города.
Главный вход в «Сентинел» был закрыт, и Вуди пережил минуту разочарования, но рассудил, что если в понедельник должен выйти новый номер, то должны же как-то репортеры входить в здание и выходить из него, – и конечно же, он нашел боковой вход.
– Я принес мистеру Хойлу несколько фотографий, – сказал он человеку, сидевшему за дверью, и его направили наверх.
Он нашел кабинет редактора, назвал секретарше свое имя и через минуту уже здоровался за руку с Питером Хойлом. Редактор был высокий представительный человек с седыми волосами и черными усами. Оказалось, он заканчивал обсуждение с младшим коллегой. Он говорил громко, словно перекрикивая шум печатающего аппарата.
– Джек, рассказ про водителей, что сбивают пешеходов и уезжают, – хорош, но введение слабовато, – сказал он, небрежно положив руку собеседнику на плечо и подводя его к двери. – Начало надо переписать. Заявление мэра передвинь вниз, а начни с покалеченных детей.
Джек вышел, и Хойл повернулся к Вуди.
– Что у тебя, мальчик?
– Я участвовал сегодня в шествии.
– В бунте, ты хочешь сказать?
– Никакого бунта не было, пока охранники не начали избивать своими дубинками женщину.
– Я слышал, что демонстранты пытались ворваться на завод и охрана их разогнала.
– Сэр, это не так, и доказательство – вот эти фотографии.
– Ну, показывай.
Еще в автобусе Вуди разложил их по порядку.
– Начиналось все мирно, – сказал он, выкладывая на стол редактора первую фотографию. Хойл отодвинул ее в сторону.
– Это ничего не значит, – сказал он.
Вуди выложил фотографию, сделанную перед заводом.
– Охранники ждали у ворот. Здесь видно, что они с дубинками.
Следующая фотография была сделана, когда охранники начали толкать людей.
– Демонстранты были как минимум в десяти метрах от ворот, так что охране не было необходимости пытаться их теснить назад. Это была намеренная провокация.
– Ладно, – сказал Хойл и не отодвинул фотографию.
Вуди достал свой лучший снимок: охранник замахивается дубинкой на женщину.
– Я видел весь этот инцидент, – сказал Вуди. – Все, что сделала эта женщина, – она сказала ему, чтобы он перестал ее толкать, а он ударил ее дубинкой.
– Хорошая фотография, – сказал Хойл. – Еще есть?
– Еще одна, – ответил Вуди. – Большинство демонстрантов стали разбегаться, как только началась драка, но несколько человек оказали сопротивление. – И он показал Хойлу фотографию, где двое демонстрантов били ногами охранника, лежащего на земле. – Эти люди вступились за женщину, которую он бил.
– Вы хорошо поработали, юный Дьюар, – сказал Хойл. – Двадцати долларов будет достаточно?
– Вы хотите сказать, что напечатаете мои фотографии?
– Я полагаю, вы их затем и принесли.
– Да, сэр, благодарю вас, двадцать долларов – вполне достаточно. То есть отлично. То есть даже слишком…
Хойл заполнил бланк и подписал.
– Идите с этим к кассиру. Моя секретарша расскажет вам, как его найти.
Телефон на столе зазвонил. Редактор поднял трубку и рявкнул:
– Хойл!
Вуди понял, что с ним разговор закончен, и вышел из комнаты.
Он был на седьмом небе. Плата была потрясающая, но гораздо больше его волновало то, что газета опубликует его фотографии. Следуя инструкциям секретарши, он нашел маленькую комнатку со стойкой и кассовым окошком и получил свои двадцать долларов. Потом он поехал на такси домой.
Родители обрадовались его удаче, и даже брат, казалось, был доволен. За обедом бабушка сказала:
– Только не рассматривай журналистику в качестве карьеры. Это было бы понижение.
Вуди действительно раздумывал, не начать ли ему вместо политики фотографировать для новостей, и был удивлен, услышав, что бабушка этого не одобряет.
Мама улыбнулась и сказала:
– Но дорогая Урсула, я же была журналисткой.
– Это совсем другое дело, ты – девочка, – ответила бабушка. – А Вудро должен стать выдающимся человеком, как его дед и отец.
Мама на это не обиделась. Она обожала бабушку и терпеливо слушала, посмеиваясь, как та выражает свое безапелляционное мнение.
Однако Чака возмущала традиция сосредоточивать внимание на старшем сыне.
– А из меня что должно выйти, чепуха на постном масле? – сказал он.
– Чарльз, веди себя прилично, – сказала бабушка, как обычно оставляя за собой последнее слово.
В ту ночь Вуди долго не засыпал. Он не мог дождаться, когда увидит свои фотографии в газете. Он чувствовал себя как ребенок перед рождеством: ему так хотелось, чтобы скорее наступило утро, что он никак не мог заснуть.
