– А вы считаете, что переодевать старика должен мужчина? Хотела бы я посмотреть, как вы бы с этим справились!
– И хуже всего – ваша непочтительность и наглость.
– Ваши вопросы были вызывающими. Если бы я отвечала вам несмело, вы бы сказали, что во мне недостаточно твердости, чтобы быть врачом, скажете, не так?
Он лишился дара речи, и она поняла, что именно так и было бы.
– Я просто зря потеряла здесь время, – сказала она и направилась к двери.
– Выходите замуж, – сказал он. – Рожайте детей, вот что нужно фюреру. Это – ваше место в жизни. Исполняйте свой долг!
Она вышла и хлопнула дверью.
Фрида встревоженно подняла голову.
– Что случилось?
Карла, не отвечая, направилась к выходу. Она поймала взгляд секретарши – у той был довольный вид: очевидно, она понимала, что произошло.
– Сотри с лица свою ухмылку, иссохшая старая стерва! – сказала ей Карла и с удовольствием пронаблюдала, как на лице у той появилось выражение шока и ужаса.
Выйдя из клиники, она сказала Фриде:
– Он и не собирался давать мне рекомендацию на стипендию, потому что я – женщина! Мои знания не имеют значения. Вся моя подготовка была напрасна! – и она разрыдалась.
Фрида обняла ее.
Скоро ей стало легче.
– Не буду я растить детей для этого чертова фюрера, – пробормотала она.
– Что?
– Пойдем домой. Я расскажу тебе там.
Они сели на велосипеды.
Улицы выглядели как-то необычно, но Карла была слишком занята своим горем, чтобы интересоваться происходящим вокруг. Люди собирались вокруг громкоговорителей: иногда по радио передавали речи Гитлера из Кролль-оперы, здания, которое стали использовать вместо сгоревшего рейхстага. Видимо, сейчас тоже ожидали его выступления.
Когда они добрались до дома фон Ульрихов, мама и отец все еще были на кухне. Отец, сосредоточенно нахмурившись, сидел возле радио.
– Мне отказали, – сказала Карла. – Несмотря на собственные правила, они не хотят давать стипендию девчонке.
– Ой, Карла, мне так жаль! – сказала мама.
– А что по радио?
– А вы не слышали? – сказала мама. – Сегодня утром наши войска вошли в Польшу. Мы начали войну.
V
Сезон в Лондоне закончился, но из-за кризиса многие оставались в городе. Парламент, обычно не работающий в это время года, специально был созван. Но не было ни вечеринок, ни королевских приемов, ни балов. Как если бы на морской курорт приехать в феврале, думала Дейзи. Сегодня была суббота, и она собиралась на обед в дом своего тестя, графа Фицгерберта. Что могло быть скучнее!
Она сидела за туалетным столиком в вечернем платье цвета нильской воды с треугольным вырезом и плиссированной юбкой. В волосах у нее были шелковые цветы, а на шее – бриллианты, стоившие целое состояние.
Ее муж, Малыш, одевался в своей гардеробной. Она была рада, что он дома. Он часто проводил ночи где-то еще. Хоть они и жили в том же доме на Мэйфэр, но иногда не видели друг друга по нескольку дней. Но сегодня вечером он был дома.
У нее в руке было письмо от матери, из Буффало. Ольга почувствовала, что у Дейзи нет счастья в браке. Должно быть, поняла из писем Дейзи домой, по каким-то намекам. У матери была хорошая интуиция. «Я хочу только, чтобы ты была счастлива, – писала она. – Так что послушай меня и не сдавайся слишком скоро. Ты станешь когда-нибудь графиней Фицгерберт, а твой сын, если родится сын, будет графом. Ты можешь пожалеть, что бросила все это лишь потому, что муж уделял тебе недостаточно внимания».
Возможно, она была права. Почти три года к Дейзи обращались «миледи», и каждый раз она чувствовала удовольствие, как от сигаретной затяжки.
Но Малыш, похоже, думал, что брак не внесет особых изменений в его жизнь. Он проводил вечера с приятелями, ездил по всей стране на лошадиные бега и редко сообщал жене о своих планах. Дейзи было неловко, когда, явившись на вечеринку, она с удивлением обнаруживала там своего мужа. Но если она хотела узнать, куда он собирается, ей приходилось спрашивать его камердинера, а это было так унизительно.
Может быть, он постепенно повзрослеет и начнет вести себя как подобает мужу – или останется таким навсегда?
Он заглянул в комнату.
– Идем, Дейзи, мы опаздываем.
Она положила мамино письмо в ящик стола, заперла его и вышла. Малыш ждал в холле. Он был в смокинге. Фиц наконец подчинился моде и разрешил являться на домашние обеды в неформальных коротких смокингах.
До дома Фица можно было дойти пешком, но шел дождь, и Малыш велел подать машину. Это был «Бентли» «Эрлайн салун», кремового цвета, с шинами из белой резины. Малыш разделял страсть своего отца к красивым машинам.
Малыш сел за руль. Дейзи надеялась, что он даст ей повести машину назад. Ей нравилось водить машину, к тому же после обеда он вел машину не очень осторожно, особенно по мокрой дороге.
Лондон готовился к войне. Над городом, на высоте двух тысяч футов, парили аэростаты заграждения, предназначенные мешать бомбардировщикам. На случай их неудачи вокруг наиболее важных зданий разложили штабеля мешков с песком. Камни бордюров через один выкрасили в белый цвет – для водителей во время светомаскировки, начавшейся со вчерашнего дня. Белые полосы были на больших деревьях, на уличных памятниках и других препятствиях, которые могли вызвать аварию.
Малыша и Дейзи встретила графиня Би. В свои пятьдесят с лишним она была довольно толстой, но все еще одевалась как девочка. Сегодня вечером на ней было розовое платье, расшитое бусинами и блестками. Она никогда не упоминала ту историю, которую рассказал на свадьбе отец Дейзи, но прекратила намекать на низкое происхождение Дейзи и теперь обращалась к Дейзи всегда если не тепло, то хотя бы вежливо. Дейзи вела себя доброжелательно, но настороженно, относилась к Би как к слегка поехавшей тетушке.
Младший брат Малыша Энди тоже был там. У них с Мэй было двое детей, и Мэй выглядела так – что не ускользнуло от заинтересованного взгляда Дейзи, – словно ожидала третьего.
Малыш, разумеется, хотел сына, чтобы тот унаследовал титул и состояние Фицгербертов, но пока что Дейзи не удавалось забеременеть. Это был больной вопрос, и очевидная плодовитость Энди и Мэй еще более усугубляла его. У Дейзи могло быть больше возможностей, если бы Малыш почаще ночевал дома.
Она пришла в восторг, увидев там свою подругу Еву Мюррей – но без мужа, Джимми Мюррея: теперь капитан, он был со своим подразделением и не смог вырваться, так как большинство соединений ночевало в казармах и офицеры должны были оставаться с ними. Ева теперь входила в семью, ведь Джимми был братом Мэй, следовательно, и она приходилась родственницей. Поэтому Малышу пришлось преодолеть свои предубеждения против евреев и держаться с Евой вежливо.
