– Елизавета? – спрашивает человек и приветливо улыбается. Его улыбке хочется верить, но Лиза знает, что доверять никому нельзя.
– Где мой брат? – отвечает она вопросом на вопрос.
– Он здесь, в чернокаменском детдоме. Я отвезу вас к нему и сделаю все возможное, чтобы мальчика вернули вам незамедлительно, но сначала мне нужно увидеть карту.
Осознание, что она в ловушке, приходит в тот самый момент, когда из-за туч выглядывает белый бок луны. В ловушке на лесной дороге, наедине с незнакомцами.
– Мне нужен только брат, – говорит Лиза, открывая сумку. – Понимаете? Я больше ничего не желаю знать. Я заберу Саню, и мы с ним тут же уедем.
– Я вас понимаю. – Человек улыбается, его поза расслабленная, и даже приближающийся волчий вой, кажется, не может вывести его из равновесия. – Но и вы меня поймите. Я всего лишь посредник, мне нужно убедиться.
Карту он рассматривает в желтом луче карманного фонарика, очень внимательно изучает каждую деталь.
– Она настоящая, – говорит Лиза. – Мне дал ее отец.
– Я вижу, что настоящая. – Его улыбка становится еще шире, еще обаятельнее. – Спасибо, Елизавета! Я вам очень признателен. – Он оборачивается к долговязому, говорит приказным тоном: – Мефодий, отвези девушку в детский дом.
С души падает огромный камень. Так просто. Зря она боялась…
Вот только во взгляде долговязого Лиза видит что-то такое, от чего сердце снова обреченно сжимается еще до того, как на голову обрушивается страшной силы удар. Падая в снег, Лиза думает не о том, что ей больно, а о том, что она подвела Санечку и папу. Умирать с этим чувством вины очень страшно, но умереть все равно придется. Последнее, что она слышит перед смертью, – это тоскливый волчий вой…
– …Вспомнила? – Голове все еще больно, но это другая боль, от острых зубьев костяного гребня. И сама она жива. Вопреки всему.
– Вспомнила. – Дышать тяжело, воздух вырывается из легких с тихим свистом, превращается в морозное облачко, просыпается инеем к ногам. – Где Санечка? Он жив?
– Жив. – Старуха кивает, прячет за пазуху гребень с запутавшимися в нем рыжими волосами. – И будет жить, если ты согласишься мне помочь.
– Что я должна сделать? – Удивительное дело, но старуху Лиза больше не боится, каким-то глубинным чувством понимает, что та ей не враг.
– Я могла бы рассказать, но это займет много времени, а времени у нас с тобой осталось очень мало, поэтому я тебе покажу.
Седая коса обвивается вокруг Лизиной шеи, сжимает, обездвиживает, а в самое основание черепа впивается что-то длинное и острое. Лиза почти уверена, что это коготь.
– Смотри, девочка, – слышит она сквозь кровавую пелену боли. – Смотри моими глазами…
Чужая жизнь, тысячи чужих жизней пролетают стаей острокрылых ласточек. Девочки, девушки, женщины, судьбы, связанные воедино серебряными нитями. Желтые огни и блеск змеиной чешуи, который с каждым столетием делается все тусклее и тусклее. Серебряное сердце, которое не живое и не мертвое, которое бьется и не бьется, которое не здесь и не там. И ярость, такая сильная, такая ослепительная, что в пламени ее запросто можно сгореть…
– Не бойся, девочка! – прорывается через холодное белое пламя голос Кайны. Теперь Лиза знает, как ее зовут. Теперь Лиза знает ее, как саму себя. – Ты не должна его бояться!
– Почему? – Лизе кажется, что она кричит, но на самом деле с губ срывается едва слышный шепот. Почему она не должна бояться того, кого боится сама Кайна?
– Потому что ты особенная.
В кожу под левой лопаткой вдруг впиваются острые иглы. Лиза не может их видеть, но знает, что их ровно девять, столько же, сколько зубьев в костяном гребне Кайны. Сначала становится больно, словно бы с нее заживо сдирают кожу, а потом тело, до этого слабое и беспомощное, наполняется силой.
– Остановись! – требует Кайна. – Еще не время!
И Лиза замирает, шарит ладонями по грязному земляному полу, стараясь найти то, что потеряла. Она потеряла что-то очень важное, что-то такое, без чего жизнь ее теперь никогда не станет прежней. Или не потеряла? Может быть, ей просто не позволили попробовать?
– Ты и в самом деле особенная. – В голосе Кайны слышится восхищение, а к Лизе возвращается способность видеть мир своими собственными глазами.
Глубокие борозды на мерзлом земляном полу, словно от когтей. От когтей той, кем она едва не стала всего мгновение назад…
– Ты это слышишь? – Кайна склоняется над ней, улыбается уже не страшной, почти материнской улыбкой. – Ты слышишь?
Она слышит. Сотни волчьих голосов, которые радостно откликаются на ее молчаливый призыв. Она чувствует тонкий аромат серебра и хлебных крошек. Так пахнет Санечка. Он совсем близко, и теперь Лиза точно знает, как его найти. Но громче и отчетливее всего она слышит и чувствует биение неживого сердца. И ее собственное сердце, отзываясь на этот безмолвный призыв, захлебывается кровью.
– Нам нужно спешить. – Кайна протягивает ей руку. Лицо ее становится молодым и удивительно красивым, но лишь на мгновение. – Он слабеет.
Слабеет, но слабость эта особенного рода, она может длиться вечно, как и сам Желтоглазый. Длиться и отравлять все вокруг ненавистью.
– И я слабею вместе с ним. – Белые волосы Кайны заплетаются в тугие косы, сворачиваются змеями вокруг ее головы. – Я забываю, какой была прежде. Я забываю имена своих девочек. С каждым мгновением мне все сильнее хочется чужой крови. Вот так он наказывает меня за то, что я сделала. Он ждет, когда я окончательно потеряю себя, и час этот близок. Я чую.
Лиза тоже чует. Пахнет подтаявшим снегом, отсыревшим углем, прокипяченными, но все еще сохраняющими тяжелый кровавый дух бинтами.
– Что я должна сделать? – спрашивает она, уже заранее зная ответ.
– Ты особенная, – повторяет Кайна. – В твоих жилах тоже течет серебряная кровь. Не такая, как у остальных моих девочек, – заговоренная. Ты не должна была родиться, но родилась. И это знак.
– Почему я не должна была родиться?
– Потому что так предопределено. Волчья кровь, мешанная с полозовой, – тяжкое бремя. Не всякий мужчина его вынесет. Девочки в таком роду не рождаются, умирают еще в материнской утробе. Умирали. – Кайна смотрит искоса, во взгляде ее – тьма. – А ты выжила тогда и, я надеюсь, выживешь потом. В тебе сила, которой он боится. Не многие могут спускаться в нижний мир, туда, где он. Я могу, девочки мои могут. Ты тоже сможешь.
– Я должна его убить?.. – Правда одновременно прозрачна, как горный ручей, и страшна, как бездонный омут.
– Ты не будешь одна. Мы сделаем это втроем: я, ты и другая моя девочка. Если бы я могла сама… – Кайна улыбается, в ее улыбке – горечь. – Однажды я его уже убила. Думала, что убила. Нет у меня второго шанса. И сил больше нет. – Она молчит, склоняет голову к плечу, словно прислушиваясь, а потом велит: – Пойдем! Уже время…
