– Лечи-ить! – протянул Быховский. – Понятно, что лечить…
– А вылечим, на комиссию, и, если будет годен и война не кончится, – в строй.
– Да уж, сударь мой, тут у нас круг… а не спираль… – Ротмистру больше всего не хотелось вступать в разговор о том, когда кончится война.
Заглянул санитар, Шаранский посмотрел на Быховского, тот кивнул, и санитар завёл в кабинет следующего, подозреваемого, по замыслу Жамина, «самострела».
«Самострел» был самый обычный солдат, с подвязанной ногой, с именем, местом рождения и местом призыва, холостой и предпоследний, кого из его большой семьи призвали, с «мамкой остался самый младший на развод, штобы мамка-то с девками вовсе одна не загнулася».
– И что? Как тебя угораздило?
«Самострел» стал мяться на костыле.
– Ну, что же ты молчишь? Или стыдно сказать? – Быховский уже настроился, что солдат будет выдумывать «легенду», как «он дошёл до жизни такой».
– Стыдно, ваше высокоблагородие, как есть – стыдно! – «Самострел» потупился.
– Что ж так?
– В нужнике, выше высокоблагородие…
– Это как же? – Такой легенды ротмистр ещё не слышал и оглянулся на главврача, тот сидел и внимательными глазами наблюдал через дым.
– А у нас часть соседская встала, из этих, из стрелков местных, как их…
– Латышских…
– Во, во!
– И что стрелки?
– Стрелки-то?
– Да, стрелки!
– А оне лихие ребята, в нужник с гранатами ходють…
– С гранатами в нужник? Это зачем же?
– А затем и ходють, што лихие, да тольки управляться с гранатами не все способные, особливо которые сопляки, молодь…
– Ну и…
– Ну и уронил один… с пояса… за чеку, што ли, была привязана…
– Что? – не понял ротмистр. Они с главврачом переглянулись и готовы были расхохотаться, но хватило сил, сдержались.
Ротмистр знал о нескольких случаях, когда в нужники попадали вражеские снаряды, и что было после, в общем, и грех и смех, а тут…
– …так все посбега́ли, как куры с насеста, и никого не задело, тока г… извиняюсь, вздулося, будто вскипело, а мине осколок и прилетел… свидетелей… скока нас там было…
– Рана грязная, это в анамнезе записано… – это сказал доктор. Ротмистр увидел, что доктор хочет ещё что-то добавить, но мнётся.
– Ну-ка выйдь-ка на секунду, – обратился он к солдату, тот вышел.
– Рана была очень грязная, его там, на месте происшествия, отмыли, чем могли, талым снегом, но не чисто, не до конца, и стало нагнивать и пованивало, мы даже подумали, что сам намазал для верности, а тут такая история. Кстати, он доковылял до перевязочного пункта с оружием…
– Чтобы получить наградные, что не бросил винтовку и не потерял?
– Вроде того!..
– Исто-ория! – протянул ротмистр.
– Да уж, история!
Ротмистр и главврач глядели друг на друга, они, видимо, одновременно представили себе всю эту историю и всё-таки расхохотались.
VII
Выскочив из-под арки госпиталя, Жамин гнал Дракона.
Это был дорогой конь и его любимый, но он гнал его, не жалея плети. А чего его жалеть, когда его самого, Жамина, никто не пожалеет. Эти мысли мешались, он старался избавиться от них, как стирают пот со лба, только слёзы от встречного ветра ползли по щекам.
Перед ним расстилалась дорога, широкая хорошая дорога, каких в России он не видел, а только видел в Пруссии и здесь, но он знал, что и здесь тоже живут немцы, и выходило так, что там, где живут немцы, везде хорошая дорога. И дома, хоть и не такие богатые, как в Пруссии, а всё же лучше, чем в России, крепче, что ли, осанистее.
Выехав из Риги на восточное шоссе, он то и дело объезжал и уступал дорогу маршевым ротам. Роты двигались с востока на запад, и он о них думал, что вот они все, солдатушки, бравы ребятушки, побегут с позиций, а он их будет останавливать и ловить по окрестным лесам и болотам и сам понимал, что его мысли все дурные.
Один подпоручик, шедший впереди роты, когда Жамину надоело всех объезжать и уступать дорогу, и Жамин пошёл прямо на него, стал хвататься за кобуру, но Жамин так замахнулся плетью, а поручик так вжал голову в плечи, что фуражка накрыла как крышкой его погоны крылышками, а передние ряды роты шарахнулись, но сразу и заржали не хуже того, как если бы развалились все четыре стены бани со злыми, голыми бабами с шайками и вениками наотмашь!
До Сигулды оставалось недалеко, уже показались крыши, и Жамин подумал, что ему не хочется ехать в расположение. Он наддал, доехал до крайних домов и поворотил бы прямо в чащу, если бы не снег и не мокрая, разъезжающаяся под копытами земля в февральском лесу.
Сигулда стояла в нескольких десятках вёрст от моря, ветер был влажный, мягкий, и казалось, что он дул не параллельно земле, а маялся из низких серых облаков. От дороги по левую руку текла чёрная река, узкая, глубокая, как Волга в его родных местах, но не в низких плоских берегах, как Волга, а в высоких холмах, поросших прозрачной щетиной леса.
Жамин свернул с шоссе и пошёл шагом по твердому просёлку. Дракон как будто бы пятидесяти вёрст от Риги не проскакал, шёл опустив голову и из бурой ржавой травы на обочине выхватывал редкие яркие зелёные травины, иглами торчащие и демонстрирующие, что весна в этих местах уже скоро.
Жамин бросил повод.
После того как маршевый подпоручик испугался жаминской плётки, Фёдор перестал думать о военных, о том, зачем же всё-таки его вызывал ротмистр, он так ничего и не пояснил.
Он стал думать ни о чём, просто слился с Драконом в ритме его бега, потом стал видеть природу кругом, и ему захотелось побыть одному. Погода была самая его любимая. Он вспомнил дом, отца, мать, Тверь, со злобой Елену Павловну, раздери её татары, Серафиму… Фёдор тряхнул головой, нет, Серафиму ему вспоминать не хотелось, к чёрту! К чёрту Серафиму! Фёдору было стыдно. Он себя затаптывал ногами, что ему нечего стыдиться, но ему было стыдно. А Серафима, – ярко вспыхнув в его сознании, – не захотела «к чёрту», и даже попыталась повести с Фёдором разговор. Фёдор не мог прогнать её, странным получался разговор – Фёдор молчал, а Серафима смотрела и не открывала рта. Так было хуже всего – Фёдор это уже знал. И разговор был как болотная трясина, когда каждое движение спастись только приближало воду к горлу и к губам. Серафима молчала, а у Фёдора не было сил даже просто поднять руку на уровень плеча, а не то чтобы замахнуться, чтобы прогнать.
Сейчас ему нужно было что-то другое, отвлечься, кто-то другой, и он вспомнил, что ротмистр сказал, что командир в отряд наконец-то назначен, и ещё вспомнил, что вчера отряд должен был получить ещё два пулемёта к двум уже полученным. Всего в отряде должно было быть восемь пулемётов, это сильно удивляло солдат: не в каждом полку пулемётов было столько, да ещё все новенькие и с полным боекомплектом. Из-за этого роптали, мол, а в кого стрелять-то будем?
