– Вот, – сказала она, обращаясь к Амалии, – тут и стой, моя милая, и уже не надо бегать, а кончится, – и она кивнула на корзину, – иди в дамскую, а когда завершится игра, то будут танцы, тогда уж мы торговлишку-то и прикончим, хорошо?
Амалия кивнула, Екатерина Максимилиановна утонула в толпе, Амалия повернулась к киоску, поставила на прилавок корзину и почувствовала, что рядом кто-то стоит. Она обернулась и ахнула от испуга, совсем близко стоял офицер с маленькими звёздочками на золотых погонах и смотрел на Амалию через непроницаемую черную шёлковую повязку на глазах.
– Еленочка Павловна, Елена Прекрасная, это вы?
Амалия растерялась, она так испугалась, что и все игроки, и зал, и свет, и игральные столы исчезли, и против неё стоял офицер, он улыбался и смотрел поверх головы Амалии.
– Еленочка Павловна, – офицер улыбался, – я запах ваших духов узнал, как только вы вошли, вы же вошли недавно, правда? Что же вы молчите?
Малка стояла в растерянности. Офицер ещё помолчал, видимо ожидая ответа, и, не дождавшись снова спросил:
– Ну, что же вы молчите?
Малка не знала, что ответить, и вдруг она узнала этого офицера, она видела его несколько недель назад на Венце рядом с двумя другими офицерами, одного без руки, который сидел на белом жеребце, а другого в коляске с костылями, такое разве можно забыть.
– Рада вас видеть, господин… – У неё эти слова вышли сами собой.
– Розен, – подсказал ей офицер, – Георгий Розен, мы виделись с вами…
– Три недели назад на Венце…
– Вы так давно в Симбирске и не дали о себе знать? – Офицер несколько нагнул голову и если бы не повязка, то смотрел бы Амалии прямо в глаза. – Я для вас в госпитале перед выпиской оставил записку, что если вы когда-нибудь, какими-нибудь судьбами будете в Симбирске, то дали бы о себе знать… А вот видите, я нашел вас по запаху ваших чудесных духов, вы мне даже говорили их название, я хорошо помню, это «Жасмин Флориды», правда? Это был наилучший запах в Твери…
И Малка всё поняла.
– Правда! – сказала она. Знакомый запах повёл офицера по залу и привёл к ней, а этими духами её надушила Серафима, которая из Твери! Значит…
Она стала искать по залу и увидела Серафиму, та цветущая, с пустой корзинкой летела к дамской комнате, и её сопровождал штабс-ротмистр Туранов. Малка сжала губы и стала махать рукой Серафиме. Серафима увидела, точнее, её увидели одновременно и Серафима, и штабс-ротмистр. Туранов широко улыбнулся, а Серафима вся сжалась и остановилась. Малка увидела, что Серафима смотрит на слепого офицера в повязке. Малке захотелось крикнуть, мол, подойди, надо помочь человеку, но тогда слепой офицер услышал бы, и она умоляюще посмотрела на Серафиму. Всё дело решил Туранов, он подошёл первый.
– Граф, как вы себя чувствуете? Вы уже путешествуете сами, без помощи?
– Игорь, здравствуйте, дружище. – Граф Розен повернулся на голос Туранова. – Как видите! Мне помощь не нужна, у меня нос служит поводырём. Хочу представить вам мою знакомую по Твери! Прошу любить и жаловать, Елена Павловна, Елена Прекрасная, самая благоуханная из всех Елен! – И Розен сделал жест в сторону Амалии.
Девушки смотрели, и обеим было страшно, они обе пользовались духами из одного флакона, у Малки на духи не было денег.
– Жорж, отойдёмте в сторону на пару слов!..
– Секундочку, Игорь, – ответил Розен и повернулся к Амалии: – После игры будут танцы, если вы ещё никому не пообещали, обещайте мне первый тур…
– Обещаю, – пролепетала Малка, сделала шаг к Серафиме, а та буквально кинулась к ней.
Дамская стояла пустая, всё, что было предназначено к продаже, было продано, на полу лежали картонные коробки, на консолях под зеркалами обёрточная бумага. Серафима уронила корзинку и в углу зарыдала. Малка обняла её за плечи.
– Не плачьте, Серафима, он же живой, а если что, то вы ещё такая молодая, у вас всё впереди…
Серафима повернулась так резко, что Малка отшатнулась.
– Амалечка! Ты ничего не понимаешь…
Малка действительно ничего не понимала, ведь офицер в зале и офицер на карточке были ни капельки друг на друга не похожи.
– Я ничего не понимаю…
– Ты думаешь, что это… – Серафима на секунду застыла, но решилась, – ты думаешь, это Фёдор?..
– Теперь я уже знаю, что это не Фёдор, потому что этого зовут Георгий…
– Он был влюблён в мою троюродную сестру, Елену, там, в Твери…
– В госпитале…
– Он её не видел…
– Потому что у него нет глаз…
– Глаза у него есть, я была на одной перевязке, но они не видят…
– А вы с Еленой Павловной пользовались одними духами?..
– Тогда мы пользовались разными, она мне подарила свои, когда мы расставались, а я ей свои…
– И он нюхал меня, а…
Серафима, ещё рыдая, вдруг улыбнулась:
– Он «почуял» тебя, надо говорить – «почуял»…
Малке было всё равно, и она кивнула, как отмахнулась:
– Он ведь до сих пор думает, что я Елена Павловна, в которую он влюбился за запах? В Твери?
– Он влюбился… – Серафима не знала, как поправить Малку, – да, он влюбился и сейчас думает, что…
– Но он же меня не видел, а ты пахнешь так же! И голоса он моего и твоего… почти не слышал…
– Что ты хочешь сказать?.. – Серафима перестала плакать.
Малка выпрямилась.
– Мне тут не надо больше оставаться…
Серафима растерялась.
– А как же танец, ты же ему обещала…
– Я не троюродная сестра его возлюбленной, а ты…
– Ты хочешь… – Серафима поняла и засмущалась. – А как же Игорь Туранов, Игорь Васильевич?
Малке стало так жалко Серафиму, но она всё увереннее чувствовала себя старшей сестрой, она обняла её, прижала и прошептала:
– Мужчин иногда можно обмануть, они сами этому рады, один танец – это не вся жизнь…
– А ты? Ты…
– Я пойду домой, я не умею в эту игру и не знаю ваших танцев…
– Я тебя научу, это быстро, раз-два-три, раз-два-три…
Малка поняла, что если она сейчас не вырвется из объятий этой замечательно ветреной девушки на третьем месяце беременности, то тогда от любви к ней и нежности к её человеческому существу и ненависти к своему такому ужасному положению будет плакать и рыдать на плече у Серафимы и рвать на клочки картон и разбросанную по дамской обёрточную бумагу.
И вдруг она поняла, что надо сказать Серафиме:
– Пожалей меня!.. Понимаешь?
У Серафимы опустились руки, она секунду стояла изумлённая, потом кинулась, обняла Малку и снова заплакала.
