Ротмистр закурил папиросу и подвинул коробку к Четвертакову. Иннокентий не знал, брать или не брать.
– Давай, давай, вахмистр, закури, тебя же обидели!
Кешка закурил, его пальцы подрагивали, и подумал: «А нельзя было раньше спросить, а потом бить?»
– Кто дал?
– Земляк…
– Откуда?
– Из Иркутска…
– Ты из Иркутска? – Ротмистр стал копаться в бумагах на столе. – То-то я смотрю, фамилия твоя знакомая. Может, ты из Листвянки?
– Так точно, из Листвянки…
– Это твою жену изнасиловали? Как зовут земляка?
Кешкино сердце опустилось, и в глазах на секунду потемнело, а душа как будто наполнилась сырой землёй.
– Не знаю, не спрашивал… Петрович вроде…
– А он откуда знает, что ты из Иркутска?
– Не знаю, видать, кто сказал, когда я был без сознания…
– Когда это было?
– Што?
– Когда он тебе дал?..
– Вчера, когда я уходил из госпиталя…
– Ты её что, правда не читал?
Кешка помотал головой и упёрся в пол.
– Ясно! Всё с вами ясно, гураны забайкальские. На сей раз отпускаю, и держи язык за зубами и больше не делай глупостей. Понял? И не попадайся.
Кешка кивнул.
– Всё! Иди!
Иннокентий встал, между ног было сыро, он вышел, у двери стояли и курили два железнодорожных жандармских вахмистра, те, которые его перехватили по дороге и привезли сюда. Видать, они и били, поскольку имели виноватый вид.
– Ты, служивый, на нас сердца не держи, мы люди подневольные, – сказал один.
– Мы старалися, штоб не больно… – сказал другой. – А бельишко можешь сменить вон там. – Он махнул рукой по коридору. – Тама комнатёха имеется и лохань с водой, ещё тёплая, простирнёшь, а… – он, видимо, хотел сказать «дома», но замялся, – а тама… как-нибудь высохнет, вонять не будет… и вещички твои тама.
Кешка пошёл, куда было показано. В небольшой комнатке с небольшим мутным окошком под самым потолком он нашёл на лавке свой сидор, все свои пожитки, лежащие рядом, как выпотрошенные кишки из дикой свиньи, и отдельно узелок, в котором он хранил награды, завязанный не им.
Через полчаса, в сухом и с сырыми шмотками в сидоре, он шёл по дороге.
* * *
К ночи Ивановы со своими двумя ротами штатного состава первыми добрались до участка 22-го драгунского Воскресенского полка на юго-западной окраине Тырульского болота. Впереди них были только квартирьеры. Они приняли участок у адъютанта полка и инженерного поручика, поручик передал схему расположения, дал пояснения, и они ускакали.
– Сергей Никанорович, а вы не обратили внимания на поручика?
– Инженера?
– Да!
– Обратил, как-то он глаза прятал! Или здесь темно и показалось?
– Да нет, я тоже обратил, хотя и правда темно.
Ивановы стали осматриваться. Квартирьеры привели их в блиндаж штаба ушедших с позиций драгун. Им всё нравилось, хотя и было непривычным, как людям, впервые попавшим в такие особенные условия. При свете стеариновых свечей они ходили по блиндажу, блиндаж выглядел бесконечным, в тёмных углах маскировались зашитые почерневшими досками стены. Вдоль стен стояли нары, казалось, так далеко, что боковины нар лишь угадывались, а под ними было совсем черно́.
– Свету бы добавить, Владимир Никифорович… – сказал весёлый Иванов и стал капать стеарин на доски стоявшего посередине огромного стола и устанавливать в расплавленной лужице свечку.
Подпоручик Владимир Никифорович Иванов снял папаху и расстегнул верхние пуговицы шинели.
– А ничего у них тут, тепло… верно, совсем недавно ушли…
– Только чашки с горячим кофеем не хватает, как на «Летучем голландце»…
– И дымящейся сигары…
– А вот интересно, Владимир Никифорович… – весёлый Иванов стал развязывать башлык, – далеко ли тут противник, давайте посмотрим на схеме…
– Давайте, – ответил Владимир Никифорович, но не успел ничего сделать, как в блиндаж скатился квартирьер:
– Господа, ничего не пойму, идите за мной!
Когда они поднялись из блиндажа, а наверху их ждал другой квартирьер, то ахнули и задрали головы: с той стороны, где должны были быть позиции противника, всё сияло разноцветными огнями, так ярко, что на фоне ночного неба резало глаза.
– Прямо салют… – выдохнул поджидавший их квартирьер.
– Да, иллюминация, чистой воды, вы только поглядите!
– Нам, что ли, салютируют?
– Шутить изволите, Сергей Никанорович! – Иванов снова стал хмурым. – Откуда им знать? Последние драгуны ушли незадолго перед нами, а мы пришли в час ночи, а темнеет…
– В пять вечера… – подхватил Сергей Никанорович. – Так это мы драгун сменили, их встретили на дороге?
– Скорее всего. – Поднятое лицо хмурого Владимира Никифоровича осветилось следующей вспышкой. – И что из этого следует?..
– А черт его знает! – выдохнул Сергей Никанорович.
– Может, у германского командира полка сегодня день ангела?
– А может, у его жены…
* * *
Когда стемнело и до расположения, по прикидкам Четвертакова, оставалось несколько вёрст, он увидел свет. Свет стал вспыхивать над лесом в той стороне, куда он шёл. Картина показалась ему странной, потому что если это был обстрел и пожар, то не было слышно канонады. Он достал часы, было час с минутами. Кешка пожал плечами и вдруг услышал топот копыт от расположения полка. Памятуя о встрече с жандармами, он нырнул в придорожные кусты. Через несколько минут мимо него в сторону Шлока проскакали два всадника, но в темноте он не разобрал кто. Он ещё переждал и вышел на дорогу.
«Кто это? Германцы или наши? Ежели германский разъезд, то худо дело, а ежели наши, то чего им скакать посреди ночи?» – подумал он и пошёл быстрее.
Вспышки света становились ярче по мере того, как он шёл, но опять-таки свет вспыхивал в тишине, и только уже в версте он стал различать хлопки и вспомнил, что так хлопают германские осветительные ракеты. Он сошёл на тропу, свернул в лес и признал её, это была тропа, протоптанная через молодые сосняки и поляны в расположение полка. Иннокентий облегченно вздохнул, не заблудился. Свет неожиданно перестал вспыхивать, вся округа погрузилась во тьму, но это было уже не важно, потому что дальше он мог идти и с завязанными глазами.
«От теперя я дома!»
Из подлеска тропа вывела на поляну между низкими соснами, дальше была третья линия, тыловая, а дальше по ходам сообщений он выйдет к штабному блиндажу и доложится о прибытии.
– Стой, хто идёт? – услышал он голос, показавшийся ему испуганным.
