– Кристина, – повторил Смолин, – красивое имя!
– Разве что имя…
– На мой взгляд, у вас, господин Тамм, очень красивая жена.
Это было неприлично, обсуждать с мужем, красива ли его жена, но Смолин точно видел, что она является болью и причиной желания Тамма поговорить.
«Черт их знает, этих чухонцев, может, у них так принято, обсуждать с незнакомцами своих жен!» – подумал Смолин и вдруг увидел, что глаза Тамма увлажнились.
– Так скучаете? Надолго расстались?
– Я бы насовсем расстался, она меня измучила!
Это было неожиданно, и Смолин позабыл, что несколько секунд назад он не испытывал никакого желания поддерживать банальную дорожную беседу.
– Что так? – спросил он.
– Ради неё я развёлся со своей женой и бросил детей, правда, я сейчас к ним еду…
– В Питер? Ох, извините, вам же «Питер» не нравится…
– Бог с ним, с Питером, нет, проездом в Питер, потом в Выборг, заберу детей и устрою в Гельсингфорсе, им пора получить приличное образование, они уже большие…
– Дети?..
– Да, сын и дочь, погодки, пятнадцать и шестнадцать…
«Шестнадцать и пятнадцать…» – подумал Смолин.
– Они живут с матерью?
– Та! – сказал Тамм, и Смолин вдруг услышал, что его сосед говорит с прибалтийским акцентом.
– Так вы, наверное, и с вашей первой женой увидитесь?..
– Нет, она не желает!
– Обиделась?
– Сильно!
Смолин почувствовал, что разговор заходит в тупик:
– А что же ваша Кристина?
– Я её очень люплю… – Тамм замолчал, полез в саквояж и достал фляжку. – Может, коньяку? Тут и закусочка имеется! – Тамм снова полез в саквояж и вытащил красивую серебряную коробку, открыл, и Смолин увидел завёрнутые в промасленную бумагу нарезанные кусочки сыра, пахну́вшие на всё купе, и ещё увидел, что рамка с фотографией и коробка с сыром сделаны в одном стиле.
– Это кто такая заботливая? – спросил он, имея в душе сильное подозрение.
– Кристина, кто же ещё?
– Что же жаловаться, если ваша жена такая заботливая? – Его подозрения вполне оправдались.
Тамм хмыкнул:
– Она ещё сто раз заботливее, когда отправляет меня талеко и натолго, готова в лепёшку расшибиться, только бы я был доволен, а сама…
«Да, – подумал Смолин, – как банально… «а сама…»
Дальше продолжать такой разговор было неудобно, и Смолин решил, что если сосед хочет, то пусть продолжает сам.
Просить не пришлось.
– Она запоттливая, она хорошая, даже очень, но в ней сидятт как путто два… одна моя, а другая… я не знаю, как сказатть… её!.. Она живёт и для меня и для себя, не знаю, для кого польше!
– Она вам изменяет?
Так не могло продолжаться, поэтому Смолин решил, что прямой, а потому бестактный вопрос должен всё остановить, но не тут-то было.
– Исменяет, иссё как исменяет, когда я дома, она прямо паинька, тозе сититт тома и…
«И при свете лампы вяжет длинный чулок…» – ухмыльнулся про себя Смолин.
– …вяжет мне и моим теттям тёплые носки…
Смолин чуть не расхохотался, но у него не было причин обижать попутчика, и он сдержался. Таких жён очень любили гвардейские офицеры, жён коммерсантов, богатеньких купчиков, на них даже не приходилось особенно тратиться, такие жёны им точно не изменяли.
– Связалась с русским офицером, полковником, старсе меня на тва коода…
– А откуда известно?
– Ревель – горотт маленький, а русские офицеры любят прихвастнуть…
– И наверное, служанки?.. – подсказал Смолин.
– Ваша правта… конесна… служанкам платим мы, а не наши жёны…
Всё упростилось, и оттого стало скучно, разве что самому было встретиться с этой Кристиной, но она была не по пути, и он вспомнил, что в кармане соседа мелькнула колода карт. Он достал свою.
Тамм суетился, ещё из саквояжа он извлёк сложенные друг в друга серебряные стопочки, выдержанные также в одном стиле с фотографической рамкой и сырной коробкой и, по-гурмански, жуя губами и облизывая слюну в уголках рта, расставил на столе.
– А-а-а! – Он увидел колоду карт, которую положил Смолин. – Вы тоже любитель… Что предпочитаетте?
Смолин пожал плечами:
– Мне всё равно…
– Всё равно? Так не может бытть! Что-то надо предпочитатть, я, например, все играм предпочитаю «шестьдесят шесть»!
– Давайте в «шестьдесят шесть»…
Во всём Петербурге самые большие ставки делались в «железку». Проигрывались состояния.
В «66» играли солдаты гвардейских полков из прибалтов, природных немцев и редкие в гвардии городские рабочие. «66» была игрой торгового люда: купцов, приказчиков, в основном германского происхождения, играли по маленькой, для азарта и развлечения, нижние чины «на щелбаны» или по носу «с оттяжкой».
– Ну, тогда я претлакаю снацала выпить коньяку и закусить сыыром и лимо… – Тамм не договорил и стал рыться в саквояже и что-то бормотать на своём языке. – Чёрт побери, я так и знал, что она запудетт!..
– Что же забыла ваша прекрасная Кристина?
– Лимон!!! Этта ужаасна!!! – Тамм растерянно смотрел на Смолина, потом толкнул дверь и на весь коридор крикнул: – Провотник! – И после этого с прищуром снова глянул на Смолина и поднял палец: – Они запасливые!
Однако его слов поручик не услышал, он смотрел в коридор в открытую дверь – к ним спиной стояла женщина и глядела в окно. Когда дверь открылась, она недовольно повернула голову и тут же отвернулась, но Смолину показалось, или это так сыграло его воображение, что женщина молодая и очень красивая: талия, спина, развёрнутые плечи, рыжая копна волос, собранная в высокую прическу. Чтобы пропустить проводника, она шагнула в сторону, её не стало видно, а в дверях на её месте появился проводник.
– Любезный, нет ли у вас лимона? – спросил его Тамм.
– Как не быть, ваше степенство, – имеется, а как же! Сколько пожелаете?
– Принесите два! – сказал Смолин, в его саквояже тоже была фляжка с коньяком, а на сердце от видения этой женщины повеселело. Проводник заметил лежащие на столе две колоды карт, это задержало его на одну секунду, но он тут же скрылся, а женщина вернулась к окну. Она оглянулась, и Смолин увидел её лицо и её взгляд, которым она на мгновение окинула купе, и поразился.
Дверь захлопнулась.
И Смолин глянул на стоявшую на столе фотографию жены Тамма.
– Ваша жена брюнетка, блондинка? – наклонился он к попутчику.
Тамм поднял на него глаза.
