«Сопляк!» – подумал про корнета Четвертаков, но ответил:
– С первого дня!
– Вот видишь, с первого дня, а за что воюешь?
– Как за что? Все воюют, и я воюю…
– А все за что воюют?
– Все – они и есть все! За царя все воюют!
– В том-то и дело, что за царя, а твои какие интересы, чего тебе не хватало?
Четвертаков не ответил, корнет что-то продолжал сипеть, а Иннокентий вспомнил такой же разговор в вагоне, когда подъезжал к Иркутску и в его купе оказался долговязый Петрович, а потом он с этим Петровичем встретился в рижском госпитале, и вдруг его как обожгло, потому что он вспомнил, как под Ригой на станции его били жандармы и допрашивал злой ротмистр только за то, что у него была какая-то газета, даже не газета, а бог весть что, что сунул ему Петрович на раскурку.
– А офицера́ за што воюют, вот ты, к примеру?..
– Я, к примеру, воюю, чтобы война скорее кончилась и чтобы цари нами больше не управляли и не посылали на войну…
Иннокентий отказывался понимать корнета, хотя какой он корнет. И он вспомнил Кудринского, когда тот ещё был корнетом, как тот воевал, сначала неумело, а потом лихо… Кудринский быстро набрал опыта, и любо-дорого было смотреть, как он ползал перед позициями и щёлкал из винтовки с трубочкой немцев, как только даже не голова, а одна только тулья фуражки или пик шлема мелькали над бруствером: спокойно так, раз, щёлк, и в том месте, куда улетала пуля, начиналась суета, значит, попал и убитого оттаскивают, а все начинают палить так, что надо уносить ноги, потому как в это место сразу прилетали немецкие мины. Кудринский уползал, он никогда не стрелял из траншей, а всегда из-за какого-нибудь укрытия, где никого не было. Впрочем, так же поступали и немцы, они тоже многих русских подлавливали в такие же трубочки-прицелы.
– Вот поэтому надо, чтобы эта война скорее кончилась, поверь, что немец – такой же, как ты, крестьянин или рабочий…
«Я охотник, а не крестьянин… или рабочий!» – подумал Иннокентий, он снова стал слушать, уже стемнело, но вместо голоса Собакина услышал шорохи с той стороны.
– Цыц! Нишкни, ваше благородие, кажись, началось!
Оба замолчали и стали слушать.
С той стороны из темноты доносились звуки и шорохи, из которых Иннокентию стало понятно, что немцы ползут к своим проволокам. Видимо, это было не слишком опытное пополнение, потому что то звякали ножницы, то ременная скоба об цевьё немецкой штурмовой винтовки, то ещё что об что.
– Ползут! – прошептал Четвертаков. – Давай всех сюда!
Корнет отполз, Четвертаков стал готовиться: на засохшую грязью гимнастёрку он надел в лямки сидор с оружием, предварительно достав два пистолета и две гранаты, засунул по карманам и за поясницу под плотно подогнанный ремень и затих.
Было темно, как в пещере, а по ве́рху, Иннокентий это знал точно, ветер нёс грозовые тучи, полные воды.
Вдалеке справа и слева вспыхивали зарницы, то ли пушки стреляли, то ли молнии пробивались до земли, земля подрагивала.
Когда все собрались на подъёме из воронки, Кешка шёпотом скомандовал:
– Пошли!
В своей команде он был уверен, сам учил и проверял, кто, как готовится к разведке, к бою, как подгоняют одежду и амуницию, чтобы ничего в бою не потерять и чтобы ничего случайно не зацепилось и не стрельнуло.
Поползли наверх из воронки, доползли до гребня и стали забирать по окружности, чтобы не увязнуть среди трупов.
Немец возился у проволоки, и это было слышно; сколько их было, было не видно, но скорее всего, человек пять-шесть, и они были заняты делом. Кешка был уверен, что за полдня, пока ползал он и его люди по воронкам, немец их не обнаружил. Аэропланы не летали из-за сильного ветра, а после ужина из германских окопов даже почти не стреляли.
Перед тем как броситься, залегли.
Глаза давно привыкли к темноте, и шестеро германцев стали возиться у проволоки и отчётливо обнаружились. До них было шагов пять-шесть, самых опасных, если себя выдать. Корнет прилип рядом, Кешка затаил дыхание и слушал, не сопит ли корнет, чтобы знать на будущее, но корнет не сопел.
«Хорошо, – подумал Кешка, – можа, Кудринскому будет подходящая замена!» Он тронул корнета локтем и пополз, первого немца завалил под колени и сразу перерезал ему горло, тот не вякнул, корнет барахтался с другим, и Кешка ткнул бебутом сбоку в шею, и немец затих, только корнет зажал немцу рот, чтобы громко не хрипел, остальных задавили крепкими крестьянскими руками. Дальше путь был свободен.
По переднему краю противника ударила артиллерия.
Ещё до выхода, когда готовились, офицеры во главе с Вяземским нашли высокое место и некоторое время наблюдали за передним краем, нашли ориентир и договорились, что по сигналу штурмовых групп в оговорённый час артиллерия откроет огонь по германскому переднему краю.
Разобравшись с немцами-ремонтниками, поползли к ориентиру и остановились.
Обстрел длился час, эскадроны под прикрытием огня 35-го артдивизиона быстро дошли, преодолели расстояние до первой линии траншей, достигли передовой, и огонь прекратился.
Кешка и охотники встали на краю траншеи и замерли, ещё в ушах звенела канонада. Рейнгардт распределил свой эскадрон, и они ушли вперёд по ходам сообщений со второй линией и перекрыли. После последнего залпа в небо от своих взвилась острая игла, лопнула в вышине, и вся местность осветилась серебряным светом. Кешка такое видел только в полнолуние зимой, когда светила луна и ей в ответ серебром отражал снег. Такое же Кешка уже видал и на войне, но осветительные ракеты на парашютах стали присылать в войска недавно. Когда полк стоял в резерве в Вёсках, то всё происходило далеко, освещали линию фронта, но видать было за несколько десятков вёрст, и даже поначалу было непонятно, что это.
Сразу за первой в небо взвилась вторая, третья ракета, потом ещё несколько, и стало как колдун всё помазал серебряной краской, и чёрные длинные тени медленно укорачивались, когда ракеты опускались и гасли, а вместо них взмывали следующие.
Немцы полезли из чёрной стенки траншеи из-под бруствера чёрными тенями из ниоткуда, из-под земли, из своих «лисьих нор», и 22-й драгунский Воскресенский без одного эскадрона, оставшегося в резерве, бросился на них.
Осветительные ракеты всё взмывали и взмывали.
Пропал из виду корнет, Кешка спрыгнул, прямо перед ним копошились люди, и Кешка через их головы бросил гранату туда, откуда они выходили. Граната долго не взрывалась. Кешке показалось, что очень долго, так долго ещё не было, чтобы граната не взрывалась. Из норы на него лезли люди в полной амуниции, всё было, как разъяснял Вяземский, это были офицеры и солдаты, которые, когда начался обстрел, ушли в глубину и спрятались. Но Кешка знал, чем отличаются от настоящих эти «лисьи норы» – у этих был один выход.
