Ловушка.
На этом и был расчёт боя – загнать артобстрелом немца в норы и уничтожить на выходе.
В тот момент, когда над полосой наступления полка взвились осветительные ракеты, на левом фланге начали наступать архангелогородцы и галичане на «Фердинандов нос». Нос царя болгар Фердинанда, вступившего в войну против России на стороне Германии и Австро-Венгрии, не давал покоя русским, и каждый малейший выступ линии фронта, что в одну, что в другую сторону, они называли «Фердинандовым носом». Немцы выступ у деревни Скробово называли «Лесной нос», и было огромное желание щёлкнуть упорного немца по этому носу.
Очередная вспышка поддержала угасавшую ракету прямо над Кешкой, и он увидел, что стоит фон Мекк на краю траншеи с пистолетом и выцеливает, в кого стрелять. Граната всё же взорвалась, немцы лезли из норы, на выходе сгустилась давка, Кешка стоял немного сбоку и видел, как из ставшего после взрыва тёмным прохода выскочили два офицера. В одного, Кешка это видел непонятно каким зрением, выстрелил фон Мекк, офицер зашатался, ракета осветила Доброконя тоже уже внизу, он палил из ружья-пулемёта Мадсена в упор, в этот момент у второго немецкого офицера в руках взорвалась граната. В небе что-то грянуло громче, чем артиллерийский снаряд, всё осветилось ярче, чем от ракеты, и на землю обрушился ливень.
* * *
Тела своих погибших и раненых разыскивали в темноте и вытаскивали до утра, и всех несли мимо отца Иллариона.
Полковник Вяземский после боя сразу был вызван в штаб дивизии.
На той поляне, где накануне провожали в гвардию поручика Кудринского, лежали убитые драгуны полка и отдельно ротмистр фон Мекк и два молодых корнета.
Отец Илларион украдкой вытирал слёзы, дымил кадилом и отпевал погибших драгун числом двадцать три, и среди них унтер-офицера Ивана Ефимовича Доброконя.
В этот момент полк в захваченной передовой линии немцев и ближнем тылу накрыла тяжёлая германская артиллерия.
XVIII
– Не пойду сегодня в госпиталь, не могу подняться, нет сил…
Серафима с утра не вставала с постели и была бледная. Малка смотрела на неё, Серафима лежала на спине, и её живот выпирал из-под одеяла.
«Мальчик будет!» – уверенно уже не в первый раз подумала Малка и отвернулась, потом поняла, что делает что-то не так, и снова повернулась к Серафиме.
– Я схожу, у меня сегодня свободно.
– Спасибо! – слабенько улыбнулась Серафима.
Малка вышла и вернулась с порошками и стаканом воды и полной бутылкой на всякий случай.
До начала смены в госпитале, где дежурила Серафима, было ещё несколько часов, Малка глянула на ходики на стене и поняла, что она опаздывает к Борису. Он ждал её во Владимирском саду.
– Ты увидишь Бориса? – спросила Серафима.
Малка кивнула.
– Передай ему от меня привет!
Малка вышла из дома, день стоял красивый, середина сентября, тёплый, ясный и тихий. На Лисиной улице было пусто, только у дома через один, под желтеющей листвой, кого-то поджидала коляска. Когда Малка проходила, отворилась калитка и вышли мужчина с саквояжем и соседка. Почему-то Малка подумала, что соседка вызвала врача.
У соседки был озабоченный вид, но она заметила Малку и кивнула. Малка поздоровалась и пошла, побежала дальше, она торопилась.
Она лёгким шагом дошла до пересечения с Гончаровской, просторной, широкой улицей, которая вела на Венец в самый центр города, красивого, Малка это увидела весной.
Холодная тяжёлая зима кончилась.
В самом конце апреля Волга прошла ледоходом. Ещё дули промозглые ветры и несли низкие тучи, но в один день солнце забралось так высоко и так остро пронзило лучами воздух, что земля в одну секунду забыла про зиму и холода и отдалась весне.
И Малка это почувствовала.
И город стал другой.
Ещё ветрами носило зимний мусор, накопившийся под снегом. Всю зиму жители выбрасывали на снег печную золу, а новый снег падал и закрывал. Бросали окурки и бумажки, а снег снова падал и всё маскировал, а когда за апрель протаял до чёрной земли, всё обнаружилось: и рыжими пятнами печная зола, и серые окурки, и бумажки, и фантики, и вата от рождественских ёлок, а местами и сами залежавшиеся, ставшие плоскими ёлки.
Когда заходило солнце, глухие углы ещё дышали сыростью и холодом; ещё непонятно почему мокрыми пятнами отпотевали жестяные крыши дровяников и сараев, хотя снег уже испарился, а частью стёк на землю, и та долго стояла мокрая. Ещё жители пытливо всматривались, но не находили жизни в почках на кустах сирени и берёзках, росших вдоль заборов и в парковых оградах. Парки и сады ещё стояли прозрачные, но по всему было понятно – зима прошла.
Малка этот факт приняла всей душой, как пленник, которому открылась дверь на свободу, но он до неё ещё не дошёл. Малка дошла до своей свободы, когда появилось тепло и первая зелень; Волга из свинцово-серой стала серебряной, а сам город как бы в шутку превратился снова в зимний: покрылся снежно-белыми цветами яблонь, сливы, груши и вишни, потом на смену пришла черёмуха, а чуть позже зацвела сирень.
Весна была короткая, а когда к концу подошло лето, прошла жара и перестали дуть горячие сухие ветры, в Симбирске как будто бы завершился карнавал, и в сентябре люди отдышались, спокойно сели, чтобы что-то вспомнить и остановить свой взгляд на чём-то, что не двигалось бы.
Мимо шли горожане: красивые, обычные, разные…
У каждой калитки стояли корзины с яблоками, и яблоки из каждой корзины пахли, и запахи смешивались, и получался один яблочный дух на всю улицу.
По всем улицам.
Дворники собирали в кучи опавшую листву и жгли, уютный, пахучий дым тёк над мостовой, смешивался с дымком-ароматом яблок, и получался воздух города.
Малка поднималась по Гончаровской на Венец.
Она поглядывала на людей исподтишка, наблюдала, а не ошиблась ли она в своих наблюдениях, что в основном это хорошие люди, а не как зимой…
* * *
Она дошла до Троицкого переулка и по Спасской площади вышла к ограде Владимирского сада.
В красивых воротах её ждал Борис. Он помахал рукой, и они пошли к летнему театру.
Перед деревянной раковиной эстрады стояло много людей, все сидячие места были заняты, Малка удивилась.
– Жалко, что ты пришла так поздно, – посетовал Борис, – нам надо ещё в одно место, уже скоро, но немного постоим, послушаем…
– Серафима передавала тебе привет…
– Спасибо, как она?
Они уже подошли к последним, стоявшим спинами, те обернулись и стали показывать, что надо бы вести себя тихо, поэтому Малка не ответила.
На сцене под скрипку, контрабас, флейту и тамбурин пели:
