У солдат создавалось впечатление, что генерал каждого из них знает по имени. Этим — если верить Фуксу — восхищался и Суворов: «Румянцев знал не только число своего войска, но и имена солдат. Чрез десять лет после Катульского сражения узнал он в городе Орле сторожа, служившего на той славной битве рядовым; остановил его, назвал по имени и поцеловал».
Императрица тоже отметила победу разнообразно. Одними церковными службами дело не обошлось.
2 августа 1770 года Екатерина в письме Вольтеру писала с очаровательной интонацией скромницы: «Дней десять тому назад я извещала вам, что граф Румянцев разбил татарского хана, соединившегося с турецким корпусом, что он у них отнял палатки и артиллерию на речке, называемой Ларга.
Ныне имею удовольствие вам сообщить, что вчера вечером курьер от помянутого графа привез мне известие, что в тот самый день, когда я к вам писала, т. е. 21 июля, моя армия одержала полную победу над султанскими войсками под командою визиря Галиль-бея, янычарского аги и семи или восьми пашей. Они опять были разбиты в своих окопах; артиллерия их в количестве ста тридцати пушек, их лагерь, обоз и запасы всякого рода достались в наши руки. Потери их значительны, наши же так ничтожны, что опасаюсь говорить о них, дабы случившееся не показалось баснословным.
Нет ни одного значительного лица, даже никакого офицера главного штаба, раненого или убитого. Бой, однако, длился пять часов. Турки стреляют плохо и годны только для одиночных схваток.
Граф Румянцев мне доносит, что, подобно древним римлянам, моя армия не спрашивает: сколько неприятелей, но только — где они? В этот раз турки были в количестве ста пятидесяти тысяч человек, окопавшихся на высотах по берегу ручья Кагула, в 25 или 30 верстах от Дуная, и имея у себя в тылу Измаил.
Но этим, государь мой, не ограничиваются новости: у меня есть верные известия, хотя и не прямые, что мой флот разбил турок пред Наполи ди Романия, рассеял неприятельские корабли и многие потопил».
Да, этот афоризм точно характеризует Румянцева образца 1770 года: «Русские подобно древним римлянам, никогда не спрашивают: сколько неприятелей, но: где они?» Как и другое крылатое выражение Румянцева: «С малым числом разбить великие силы — тут есть искусство и сугубая слава». Так и было при Ларге и Кагуле. В ту кампанию русский воевода действовал как Цезарь: «Пришёл. Увидел. Победил». И в Петербурге высоко оценили его прыть.
Не в XX веке было установлено: для полной победы необходимы не только воинские доблести, но и талант пропагандиста. Екатерина была наилучшим агитатором за российские победы. Кому рассказывать о подвигах румянцевского воинства, если не всеобщему властителю дум — Вольтеру? Тот, конечно, без восторга относился к экспансии Российской империи, но выбросить из головы труднопроизносимые русские фамилии уже не мог. Не то чтобы он стал союзником России, но поклонником императрицы — безусловно. Если до этого письма Вольтер почему-то не запомнил фамилию Румянцева — после Кагула, будьте покойны, он её не позабудет. Пожалуй, в те годы не было в мире монарха или полководца, который бы не слыхал имени Румянцева.
Через шесть лет Румянцев приедет в Берлин: будущий император Павел Петрович тогда знакомился с невестой. Умерла первая жена наследника престола — и на династическом горизонте возникла принцесса Софья Доротея Вюртемберг-Штутгартская. Румянцева тайно пригласили в Петербург и поручили сопровождать Павла Петровича. Фридрих устроит фельдмаршалу торжественную встречу на свой лад. «Приветствую победителя Оттоманов!» — воскликнул король вполне серьёзно. Пруссаки собрали весь потсдамский гарнизон и представили примерное Кагульское сражение. Почёт невиданный, а до Кагула непредставимый. Но Румянцев отнёсся к этому с усталой иронией.
Странные кампании
Главные сражения войны состоялись в 1770-м. Но после него прошли три боевые кампании и один год тревожного перемирия. За исключением последнего, 1774 года, то были странные кампании. Войска топтались возле Дуная, масштабных сражений избегали.
После Кагула было логичным прощупывать турок по дипломатическим линиям: всё шло к тому, что они согласятся на мир, выгодный для России. Но первые переговоры начнутся позже — и 1772 год станет временем перемирия. Переговоры о заключении мира на Фокшанском и Бухарестском конгрессах зашли в тупик.
В кампании 1771 года Румянцев должен был удерживать дунайский рубеж. Вторую армию после Панина возглавил генерал Василий Долгоруков — ему рекомендовалось активно действовать против крымчаков. После сражений 1770 года Крымское ханство оказалось отрезанным от Османской империи — и 35-тысячная армия должна была беспрепятственно войти на полуостров. В июне войска Долгорукова овладели перекопскими укреплениями, после чего заняли Крым. В 1772 году Россия заключила с ханом Селим-Гиреем договор, по которому Крымское ханство становилось независимым от Турции и переходило под российское покровительство.
А сам Румянцев переменился — как будто истратил, выжег себя в сражениях прошедшего года. То ли фельдмаршальский жезл давил на него, то ли прославленный полководец боялся омрачить блистательную репутацию… А скорее — за зрелостью на него неожиданно свалилась старость. Румянцев лихо сидел в седле, выглядел богатырём, но выносливость утратил. В следующих кампаниях осторожностью он напоминал Голицына. Стремился утвердить победы Российской империи дипломатическим путём, не предпринимал масштабных наступательных операций, берёг армию. Ссылался на потери, на злокозненную эпидемию — и тщетно требовал от Петербурга пополнения. В то же время он испытывал себя в роли мудрого главнокомандующего, посылающего на разные направления небольшие корпуса, предводимые честолюбивыми генералами.
Год 1771-й прошёл в сражениях вокруг Журжи. Крепость не раз переходила из рук в руки. Генерал Эссен не оправдал румянцевского доверия. В сражении под Журжой он потерял больше двух тысяч, позволив туркам ощутить вкус победы. Екатерина утешала Румянцева: «Бог много милует нас, но иногда и наказует, дабы мы не возгордились. Но как мы в счастии не были горды, то, надеюсь, и неудачу снесем с бодрым духом. Сие же несчастие, я надежна, что вы не оставите поправить, где случай будет».
Несколько удачных поисков на правую сторону Дуная провели генералы Вейсман и Озеров. Были взяты крепости — Тулча, Исакчи. Но главной задачей Румянцева было держать растянутый фронт с небольшой армией. Генеральные сражения были бы выгоднее России, а в войне позиционной численное преимущество турок сказывалось подчас роковым образом.
Боевые действия возобновились в 1773 году. Румянцев наконец-то получил подкрепление (хотя, по его мнению, недостаточное) и с 50-тысячной армией должен был в сражениях принудить турок к выгодному для России миру. А в Петербурге рождались фантастические прожекты: например, Алексей Орлов предлагал ударить в сердце Османской империи — штурмом взять Константинополь. Освобождение Царьграда — давняя мечта российских политиков, а в екатерининские времена Греческий проект волновал умы с особой остротой. Но Румянцев только усмехался: у него под рукой — 50 тысяч, с натяжкой можно набрать ещё такую же армию. Для цареградской же операции необходимо вдвое больше. Воображать, что можно решить вопрос одной Средиземноморской эскадрой Орлова, — это уж совсем наивный авантюризм. И флот к такому походу не готов. Пришлось Орлову свой план откладывать в долгий ящик. А Румянцев продолжил войну в реалистическом духе.
