Суворов в польском походе будет действовать самостоятельно, почтительно отписывая Румянцеву время от времени. Но дар дипломата и литератора в новой кампании граф Задунайский проявит с необыкновенной силой. Он снова почувствует себя правой рукой императрицы, приободрится — как сановник, от которого зависят судьбы многих стран.
К тому времени Румянцев успел несколько раз разочаровать Екатерину как полководец: императрица лучше других понимала, что он болен, что время его проходит. Но — во-первых, с возрастом ей всё чаще хотелось ощущать поддержку проверенных, старинных сотрудников. Вокруг императрицы вертелись совсем молодые люди — и в качестве друзей и любовников они её привлекали. Но просыпалась и ностальгия по Вяземскому, по князю Таврическому… И по викториям Румянцева, которые восхищали весь мир. А главное — Румянцев десятилетиями управлял густонаселённой Малороссией, и в краю этом установилась благодатная тишина, сгладились противоречия. В случае раздела Польши кто, если не Румянцев, сумеет приструнить и приручить шляхту — новых подданных Российской империи? Такому мудрецу и ездить никуда не надо — достаточно, чтобы к нему стекались документы, чтобы ему исправно писали генералы, а уж Румянцев сумеет дать совет. Не ошибёмся, если предположим, что подтолкнул Екатерину Алексеевну к таким выводам хитроумный Безбородко. Потёмкин ушёл — и ничто не мешало повернуть монархиню лицом к «русскому Велизарию». Стоит Румянцеву выйти на первый план — и в глазах многих немедленно поблекнут Зубовы. Ореол Кагула значит много! С византийским героем сравнивала своего фельдмаршала и Екатерина: «…все войско самое любит вас и сколь оно порадуется, услыша только, что обожаемый Велизарий опять их приемлет, как детей своих, в свое попечение». Сравнение двусмысленное: Велизарий сокрушал всех врагов Византии, а в особенности — опасных персов, но не избежал жестокой опалы. Императрица верно рассчитала психологический эффект от возвращения Румянцева к большим делам. Не появляясь в действующей армии, он удвоил её силы. А Пётр Александрович, в свою очередь, рассчитывал на пропагандистский эффект от назначения Суворова, храбрость которого Польша помнила твёрдо.
В начале августа императрица послала Румянцеву план грядущей Польской кампании — и в этом документе (видимо, составленном при помощи Салтыкова) фамилия Суворова не упоминается ни разу. Румянцев самовольно выдвинул на первый план графа Рымникского — и нашёл для этого шага подходящее время. В результате Екатерина одобрит это решение Румянцева: «Назначение ваше генерала графа Суворова-Рымникского весьма для нас приятно и совершенно соответствует доказанным от вас и от него во многих случаях подвигам ревности ко благу и пользам отечества и удостоверяет нас в успехах и скорых и несумнительных до того, что твердую надежду полагаем, что руководством вашим деятельность и предприимчивость его прежде начатия зимы достигнут истребления возмутителей и тем конец сей войны положен будет в отвращение злых намерений естественных врагов России и в обеспечении польз наших повсюду».
14 августа Суворов выступает из Немирова с небольшим корпусом в четыре с половиной тысячи сабель в сопровождении лёгкого обоза — с этого-то дня и начинается знаменитая Польская кампания 1794 года. К сражениям Суворов готовился скрупулёзно, просчитывая варианты развития событий, составляя пространный приказ войскам, находящимся в Польше, о боевой подготовке. Весь опыт прежних кампаний — и Польской, и турецких, и Кубанской — отразился в этом блестящем руководстве. «При всяком случае сражаться холодным ружьем. Действительный выстрел ружья от 60-ти до 80-ти шагов; ежели линия или часть ее в подвиге на сей дистанции, то стрельба напрасна, а ударить быстро вперед штыками. Шармицыли не нужны, наша кавалерия атакует быстро и рубит неприятельскую саблями. Где при ней казаки, то они охватывают неприятеля с флангов и тылу».
Суворов движется к Бресту, соединяясь с новыми вверенными ему корпусами. В Ковеле 28 августа к армии присоединился корпус генерала Буксгевдена. На марше из Ковеля на Кобрин к Суворову должны были присоединиться войска генерал-майора Ираклия Моркова, который не раз надёжно выполнял боевые задания — в том числе и в критических ситуациях, на Кинбурнском мысе и под Измаилом. Суворов, как правило, сохранял уважительные отношения с генералами-соратниками, которых видел в деле, которыми был доволен. Увы, в случае с Морковым это правило не подтвердилось. 30 августа Суворов написал Моркову резкое письмо, отчитав его за трансляцию неверных сведений о противнике: «Доносили вы, будто неприятель из Люблина подсылал свои партии под самый Луцк, не именовав в сем доношении сих вестовщиков. Я вам замечаю сие как непростительное упущение, по чину и долгу вашему требую от вас разъяснения. А то сии курьеры, неизвестно от кого отправлены были и вами пересказываемое слышали, видя, что подобные тревожные известия от неприятеля нередко рассеиваются». Суворов с раздражением увидел в поступке боевого генерала бабью склонность к сплетне и не сдержал гнева. Возможно, у Суворова были и иные претензии к Моркову. После такой головомойки 44-летний генерал почёл за благо сказаться больным и отпросился у Суворова долой с театра боевых действий.
В конце августа случились первые стычки казаков Суворова с передовыми польскими отрядами. 4 сентября авангард казачьего бригадира Исаева разбивает крупный отряд конницы Сераковского, а 6-го поляки дали русским первое серьёзное сражение кампании — при Крупчицах.
Войска Сераковского заняли удобную позицию с Крупчицким монастырём в тылу; пять хорошо укреплённых батарей прикрывали фронт. Бой с Бржеским корпусом генералов Мокроновского и Сераковского продолжался более пяти часов. Поляки потеряли убитыми до трёх тысяч из 17-тысячного корпуса и в беспорядке отступили, как писал Суворов, к Кременцу-Подольскому, а обосновались в Бресте. Потери русских убитыми и ранеными не превышали семисот человек. Румянцев поражался: как этот немолодой генерал сохранил прыть, как громит поляков… Уж Румянцев как никто понимал опасность положения Суворова и его армии.
Через два дня Суворов настигает шестнадцатитысячное войско Сераковского у Бреста. Цель Суворова была проста и ясна: уничтожить, рассеять, показать остальным противникам, что сопротивляться российской армии бесполезно. В час ночи 8 сентября суворовцы перешли вброд речку Мухавец, а в пятом часу утра — Буг — в обход польских позиций. Пехоту Суворов расположил в центре, по флангам — конницу: правое крыло — под командованием Шевича, левое — Исленьева. Центральной колонной командовал Буксгевден. Дежурным генералом при Суворове был координировавший общее командование генерал Павел Потёмкин, дальний родственник покойного князя Таврического, глаза, уши и правая рука Суворова в Брестском сражении.
Сераковский ждал нападения со стороны Тересполя. «Неприятель быстротою наших движениев был удивлен», — пишет Суворов. Русские полки двигались через болота, выполняя приказ: «Патронов не мочить». Преодолев сумятицу, Сераковский меняет направление фронта; он выстроил свою пехоту в три колонны, артиллерию расположил между ними.
Русская атака, как обычно, не смутилась артиллерийским огнём и потеснила колонны Сераковского. Три польские колонны организованно отступили к более удобным позициям: и заняли высоты за деревушкой Коршином. Идти на приступ высот было затруднительно. С левого фланга ударила конница Исленьева. Две атаки полякам удалось отбить, с третьей Исленьев захватил несколько орудий и нанёс сильный урон польской пехоте. Подоспела и быстрая атака егерей. Сераковский отступил к лесу. С правого фланга, под артиллерийским и ружейным огнём, в атаку пошла кавалерия Шевича. Целая батарея неприятеля была изрублена. Сильно потрепал Шевич и соседнюю батарею. Исленьев, в свою очередь, успешно атаковал лесную батарею и завязал бой с третьей колонной Сераковского. Подоспевшие егерские батальоны довершили разгром. Поляки сражались стойко, к бегству прибегли слишком поздно — и потому на поле боя пали едва ли не все. Пали с честью.
