Румянцев писал Зубову в Петербург: «Начало отвечает совершенно всеобщим мнениям о несравненном Суворове». Более всего его тревожило отсутствие согласия в действиях генералов… Салтыков не подчинялся Румянцеву напрямую.
Суворов остался доволен стараниями своих войск и генералов. Его восхитила кавалерия, уничтожившая плотные колонны Сераковского — лучших польских солдат. «В первый раз по всеподданнейшей моей… более 50-ти лет службе сподобился я видеть сокрушение знатного, у неприятеля лучшего, исправного, обученного и отчаянно бьющегося корпуса — в поле! На затруднительном местоположении», — живописно докладывал он Румянцеву. Особенно выделял он за Крупчицы и Брест генерал-майора Исленьева и генерал-поручика Потёмкина: «Генерал-майор Исленьев, отправляя должность при мне главного дежурного, с отличными трудами и похвалою, особливо в обеих баталиях при Крупчиц и Бржесце, пособил весьма победам его благоразумными распоряжениями. Сей беспримерной храбрости генерал с левым крылом нашей кавалерии тотчас в карьере пустился в атаку, изрубил часть задней колонны и конницы, ея закрывающей, с содействием казаков под толь неустрашимым бригадиром Исаевым, бывши в двух огнях между колонн и пехотной засады с пушками, которая вся изрублена. Напоследок дорубили и докололи они ея, паки устроенную за деревнею Коршин» — это об Исленьеве. «Генерал-порутчик Потемкин был всеместной директор атак! Сей муж великих талантов превзошел себя в сей знаменитый день» — это о Потёмкине.
Сражение продолжалось девять часов — до трёх часов дня. В тот день погиб практически весь корпус Йозефа Сераковского — спастись удалось сотне поляков, включая бежавших с поля боя генералов Сераковского и Понятовского. Третий генерал — Красинский — погиб. Следующие два дня казаки добивали в лесах неразоружившихся. Вся артиллерия Сераковского — 28 орудий с зарядными ящиками — оказалась в руках Суворова. Путь на Варшаву был открыт. А Румянцев не только хлопотал о наградах и отписывал в Петербург о победах, но и разрабатывал Варшавскую операцию.
Убитыми и ранеными русские потеряли под Брестом около тысячи человек. Суворов 10 сентября на панихиде по традиции произнёс слово о павших, затем в Бресте обошёл раненых. В переписке с Румянцевым Суворов откровенничал, не стесняясь критиковать других генералов, задействованных в операции: «Дерфельдену околичности Гродни давно очистить надлежало, чая скорого сближения Ферзена; отсюда я его к тому побудил, уведомя князь Николая Васильевича Репнина. Время потеряно на доклады. Услыша, что Ферзен в переправе через Вислу имеет препоны, в безнадежности на него, дал я знать князь Николаю Васильевичу Репнину, чтобы часть Дерфельдена команды обратить сюда, что могло быть исполнено по окончании его с Гроднею. Но по ответу надежда исчезла. Дивов — с Севским полком и тремя эскадронами Херсонскими, в них только около восьми сот под ружьем. Бригадир Владычин, бывший у препровождения польской артиллерии, исправя порученное, благополучно возвратится сюда дни через 3–4. У него только около 1500. Не будучи в довольных силах, не могу я с частию их отважиться на очищение правого берега Вислы для Ферзена, о котором верных слухов нет; даже что и конфиденты не возвращаются, разве только через отправленную к Висле партию, что в полном сомнении их получу. О Люблине же еще рано и мыслить. Хотя я в запас писал к Гарнонкурту, что ежели он его содержать не может, я то с моей стороны учиню». Они перебрасывались сюжетами из античной военной истории — и хорошо понимали друг друга: «Тако сиятельнейший граф! Близ трех недель я недвижим и можно сказать здесь, что Магарбал Ганнибалу: “Ты умеешь побеждать, но не пользоваться победою”. Канна и Бржесць подобие имеют. Время упущено. Приближаются винтер-квартиры. Сходно высокому намерению вашего сиятельства, я предполагал Ферзену и мне: одному в Люблине, другому здесь с приличным разделением обоюдных войск. Остерегаюсь малейшего раздробления, так что занимают от Несвижа, Вильну, Ковну, Гродну, Бялосток с Слонимом. Варшава не получила бы прокормления с правого боку Вислы. А в Владимире или Луцке достаточно и отряда для закрытия границы от князя Николая Васильевича Репнина». И впрямь — Ганнибал проиграл войну после нескольких ярких побед. Нужен решающий удар!
Другой бы после Брестской победы мог и остановиться — но Суворов и Румянцев пытались перехватить власть у Салтыкова и Репнина и, собравшись с силами, атаковать Варшаву.
После Бреста, по замыслу Румянцева, Суворову непосредственно были подчинены три доселе самостоятельных русских корпуса, действовавших в Польше, — Ферзена, Дерфельдена, Репнина. Чтобы воплотить эту идею, Румянцеву пришлось поднажать на Салтыкова — в том числе через Завадовского, действовавшего в Петербурге. Теперь армия Суворова насчитывала до тридцати тысяч.
Тем временем корпус Ферзена, шедший на соединение с Суворовым, при Мацеевицах был встречен польскими войсками. Костюшко стремился не допустить соединение русских войск. Решающий удар полякам нанёс казачий отряд генерал-майора Ф.П. Денисова, о чём Суворов с удовольствием отписал Румянцеву и Рибасу: «томная» деятельность Ферзена и Дерфельдена в кампании вызвала нарекания Суворова, и Денисова он выделял с дальним прицелом. Девятитысячный польский корпус был наголову разбит войсками Ферзена у Мушковского замка. Пленниками Суворова стали и Сераковский, и Каминский, и — главное — тяжелораненый Тадеуш Костюшко. Знатных пленников Суворов приказал под конвоем отправить в Киев.
После недолгого отдыха, 7 октября, Суворов выступил из Бреста маршем на Варшаву, оставив в городе бригадира Дивова и около двух тысяч человек под его командованием — для контроля над областью и прикрытия обозов. В тот же день Пётр Александрович Румянцев рапортовал императрице о Суворове и суворовских победах, несколько запаздывая со сведениями — впрочем, такие опоздания в век отсутствия современных информационных технологий неминуемы. Пётр Александрович писал:
«Всемилостивейшая государыня! Войски вашего императорского величества под предводительством генерала графа Суворова-Рымникского продолжают бить неприятеля, где он только показывается, как то 26-го прошедшего месяца и под деревнею Селище случилось, и что все в при сем всеподданнейшем донесении, приложенном в копии рапорте помянутого генерала, наивнятнейше явствует. Я прилагаю к оному и другие копии с писем австрийского генерала де-Гарнонкурта к вышепомянутому генералу и генералу графу Салтыкову и с письма вашего императорского величества посла графа Разумовского. Известия, коих содержание подтверждает больше, нежели когда мыслей образ и так часто оказыванное поведение сих союзных, а всевышше шастливое происшествие чрез низложение и пленение Костюшки то совершенно, что все их нечаянные отступления и неприятелю под рукой чиненная помощь не служили ни к чему вящше к превознесению вам единым всемилостивейшая государыня! довлеемой славы. И хотя я о сей победе только по словам к генералу князю Репнину посланного подполковника Тучкова чрез генерал-майора графа Разумовского из Острога уведомляюсь, то я не упустил однако же мое мнение генералу графу Суворову-Рымникскому сообщить и кое к сему моему всеподданнейшему донесению тоже в копии прилагается. Вашего императорского величества верноподданной граф Петр Румянцов-Задунайский».
Поход подготовили на редкость основательно, с учётом возможных неожиданных партизанских движений противника. Только с надёжным тылом можно было отправляться в наступление. Особыми распоряжениями Суворов предупреждал возможные конфликты с мирным населением. После пражских и виленских событий многие солдаты были настроены озлобленно, дух мести витал над армией. Но Суворов не допускал войн с безоружными. На местное население — в особенности на православных белорусов — Суворов в походе опирался. С католическим польским крестьянством было сложнее, но и с ними русская армия обходилась без мародёрства и карательных акций.
