Когда радость от статьи в «Les Debats» несколько утихла, я спросила его мнение о немецкой критике. Он успел только пробежать ее. Тогда он снова прочел ее и тоже задумался.
– Все, что этот критик говорит, правда, – сказал он наконец. – Но он ошибается в одном – в самом главном. Если б подобная женщина играла роль в моей жизни, ее не было бы в моих книгах. Она втирается туда, потому что мое воображение занято ею. Как только я хочу изобразить женский образ, она тотчас же является у меня на бумаге; я принужден описывать ее без конца помимо моей воли, и как только я принимаюсь за нее, мной овладевает какое-то опьянение: я не могу остановиться, не нарисовав ее во всей ее демонической красе… Я сам часто боюсь, что это может наскучить читателю, но как же быть?
– Однако в твоей жизни встречались же подобные женщины?
– Ты хочешь сказать, г-жа П.?
– Она и другие.
– Ах, все они хотели быть ею, но не были достаточно сильны.
– Это вполне естественно. Как можно ожидать встретить в действительности существо, во всех отношениях похожее на создание твоего воображения? Ты слишком многого требуешь. Ты не должен рисковать своей репутацией писателя. Немецкая критика предупреждает тебя в твоих же интересах; пойми это и не жди, чтобы подобный же упрек тебе сделали во Франции. Ты дорожишь мнением французов, ты представляешь себе свою будущность во Франции – подумай, какова твоя ставка; решись и отбрось свой «злой идеал» раз и навсегда.
Он серьезно посмотрел на меня.
– Ты права. Надо отречься от него. Ты во многом могла бы помочь мне.
– Каким образом?
– Ты должна носить меха и взяться за кнут.
– Но ведь я же ношу меха!
– Да, но ты не хочешь слышать о кнуте. Ставка – это вся наша будущность, и она касается тебя так же близко, как и меня. Если я приношу жертву, то и ты можешь сделать то же самое. Испытывать побои от моей жены для меня наслаждение. Бей меня, и я обещаю тебе всем, что есть для меня святого, даю тебе мое честное слово, что с этого дня в моих произведениях не будет больше жестокой женщины. Ты согласна?
Я больше не раздумывала. Если он сдержит слово, в чем я не сомневалась, все пойдет хорошо.
С этих пор не проходило дня, чтобы я не била моего мужа, доказав ему таким образом, что я выполняю наш договор. Вначале я испытывала необычайное отвращение, но мало-помалу я привыкла, хотя всегда исполняла это против воли и вынужденная необходимостью.
Видя, что я подчиняюсь его желаниям, он ухитрялся придать этому еще более мучительный характер. Он заказал по своему собственному указанию различные кнуты, между прочим плеть в шесть ремней, утыканных острыми гвоздями.
Но он сдержал свое слово, и с этих пор в его книгах не встречалось никаких мехов, жестокостей и кнутов.
* * *
В эту зиму Леопольд получил из Женевы письмо от одной молодой девушки, Катерины Штребингер, которая просила у него позволения перевести его рассказы. Она писала, что она дочь пастора в Морже, но сама живет в Женеве, где Рошфор указал ей на произведения Захер-Мазоха.
Она прочла в «Revue des deux Mondes» все, что перевела г-жа Бентзон, и предлагает переводить на тех же условиях и в тот же журнал благодаря своим отношениям с Рошфором. На тех же условиях, как и г-жа Бентзон! Нечего сказать, выгодно!
Леопольд принял предложение и поставил условием получать половину гонорара. Одновременно с письмом он послал ей рассказ. Вскоре после этого рассказ действительно появился в «Revue des deux Mondes», а половина гонорара, оказалось, превышала ту сумму, которую он получал в Германии или Австрии.
* * *
Зимой в Брюк вернулся Штауденгейм. Мы снова принялись за игру в шахматы по вечерам в то время, когда мой муж писал. У моего мужа, между прочим, была мания «создавать» для меня туалеты, приводившие меня в отчаяние, которое я ни в коем случае не показывала ему. В эту зиму, например, я должна была нарядиться в зеленую юбку цвета шпината, в красную кофту с черными бархатными отворотами, как у почтальона, и ко всему этому надеть черную бархатную драгунскую фуражку, отделанную горностаем.
В первый раз, когда я вышла в этом смешном наряде, Штауденгейм, очевидно, видел меня из окна, гак как вечером спросил:
– В каком это модном журнале вы нашли ваш сегодняшний туалет?
– Изобретение моего мужа.
– Неправда ли, он восхитителен? – спросил мой муж, присутствовавший при этом разговоре. Штауденгейм искоса посмотрел на него.
– Это верно, но только от него так и пахнет цирком! Для наездницы он был бы идеальным.
Леопольд, ожидавший комплиментов, молча проглотил досаду и отправился к себе работать. Тогда Штаудегейм в первый и последний раз заговорил обо мне наедине со мной.
– Вы не сердитесь на меня за мое замечание относительного этого наряда?
– Нет.
– Зачем же вы позволяете так уродовать себя?
– Потому что это доставляет ему удовольствие.
Он пристально посмотрел мне прямо в глаза, что делал очень редко, и сказал:
– Знаете, что меня больше всего восхищает в вас?
Я сделала ему знак молчать, но он продолжал:
– Нет, вы вполне можете выслушать то, что я хочу вам сказать, он также. Больше всего я восхищаюсь тем, что вы такой добрый товарищ вашему мужу. Я думаю, что в этом весь секрет счастливых браков. Как вы всегда охотно подчиняетесь всем его фантазиям! Ни одна женщина не делала бы этого… нет, ни одна! Таким способом вы его всегда удержите… Одно только странно: то, что он зовет вас госпожой, а себя рабом.
* * *
«Коготок увяз, всей птичке пропасть».
Это и случилось со мной с тех пор, как я уступила моему мужу ради уважения к его литературной славе и подчинилась его прихотям.
Он напрямик стал просить меня изменить ему. Сначала я наотрез отказалась, но он нашел безошибочный способ сломить мое упорство.
Он молча выслушал мой отказ, не выказав даже никакой досады, но с этого дня совершенно бросил писать. Прошли недели, месяцы. Я предвидела день, когда у нас не будет денег, и сказала ему об этом.
Кажется, он только этого и ждал.
– Ты, вероятно, думаешь, что я могу так же писать книги, как ты вязать чулки? Для работы мне необходимо быть в хорошем настроении, и чтобы у меня было какое-нибудь поощрение. Ты знаешь, что я хочу сказать. Если ты желаешь, чтобы я зарабатывал на жизнь твою и твоих детей, ты тоже можешь что-нибудь сделать для этого. Можно подумать, что я прошу у тебя что-нибудь невероятное! То, о чем я говорю, может быть лишь удовольствием для тебя, а ты относишься к этому точно к самой тяжелой жертве!
Что я могла поделать, как не уступить?
Я снова ждала ребенка, вместе с Линой у меня будет трое. А денег в доме вечно не хватало. Как я ни старалась экономить, вечно появлялись неожиданные расходы: то кто-нибудь угрожал подать в суд за долги, смотришь, издатель или газета не заплатили, одним словом, все мои сбережения были поглощены. А когда Леопольду приходило желание купить что-нибудь дорогое – дорогое по нашим незначительным средствам – у меня не хватало смелости отказать ему, потому что в результате дело шло о его деньгах.
