При всем глобализме своего политического видения Жаботинский всегда был нацелен на интересы собственного народа. И если неприятие социализма было одним из столпов его мировоззрения, то не менее важным было и его постоянное стремление к преодолению еврейской беспомощности перед насилием, погромами, притеснениями.
Он всегда оставался принципиальным пропагандистом создания сил еврейской самообороны. И не только пропагандистом, как мы уже упоминали, в царское время он создал самооборону в Одессе, во время Первой мировой войны способствовал созданию Еврейского легиона в составе британской армии (можно было бы написать целую книгу о том, как ему, имевшему в Англии статус всего лишь иностранного журналиста, удалось это сделать), затем он создал подпольные военные организации Хагана и Эцель в Палестине (из Хаганы позже выросла регулярная израильская армия), начал подготовку к созданию еврейских боевых частей в начале Второй мировой войны, но смерть прервала эту его деятельность.
Еврейские социалисты приложили много усилий, чтобы унизить Жаботинского в глазах еврейского народа и международных политических кругов. И главным его политическим противником был Давид Бен-Гурион.
И хотя Бен-Гурион много сделал как первый премьер-министр Израиля для еврейского государства, невозможно не осудить его многолетнюю пропагандистскую кампанию против Жаботинского. Недаром Шмуэль Кац, как уже говорилось, назвал Жаботинского «самым оклеветанным еврейским лидером».
О Жаботинском следует говорить не только как о сионистском деятеле, но и как о теоретике национального вопроса и межнациональных отношений. Это было очень важной частью его мировоззрения, над этим он много работал, об этом много писал.
Теория Жаботинского в области межнациональных отношений держалась на трех «китах», он считал:
— во-первых, человечество — это сумма народов-этносов, а мировая культура — неповторимая в своей ценности мозаика национальных культур, сохранение и защита которых является общей обязанностью всего человечества;
— во-вторых, мирное и конструктивное сосуществование и сотворчество народов мира должно быть основано на справедливом признании национальных прав всех народов и на разумной уступчивости со стороны более сильных;
— в-третьих, взаимное уважение всех народов — и сильных, и слабых — к идеалам, интересам, культуре и национальному достоинству каждого из них является залогом гармоничных межнациональных отношений.
Звучит наивно? Но попробуйте предложить лучшую формулу мирового сосуществования.
Альтернативой предложению Жаботинского является ассимиляция народов. Но ассимиляция пока что еще не доказала, что она — панацея от межнациональных конфликтов. Не смогли ассимилироваться народы России и СНГ, не смогли народы бывшей Югославии, не смогли мусульмане-курды, живущие на территориях нескольких мусульманских государств, и т. д., и т. п.
Если же ассимиляция осуществляется насильно или под давлением со стороны одного из народов, — а чаще всего это происходит именно так, — то это приводит к кровавым столкновениям и разрушению национально-культурных богатств.
Не лучше ли отказаться от насилия и попробовать сосуществовать на основе признания права каждого народа оставаться самим собой? Именно это и предлагал Жаботинский.
Гуманистическая позиция Жаботинского не только не исключала, но и требовала умения каждого народа защищать себя от насилия со стороны других. Более того, каждая национальная культура, по его мнению, является общим богатством всего человечества, и поэтому все человечество обязано защищать — если надо, то и военной силой — каждый народ и его культуру от несправедливого враждебного вторжения. Это его убеждение дало его противникам повод называть его «милитаристом», хотя, по сути, он был интернационалистом.
Сионист, националист и одновременно интернационалист? Да, это было действительно нечто новое. Как написал профессор университета штата Небраска Брайан Горовиц, существует просто сионизм и «сионизм Жаботинского». К этому можно добавить, что существует целый идейный мир Жаботинского и что его сионизм — это «интернационалистический сионизм», ибо, ставя себе задачу создания еврейского национального государства, он одновременно очерчивает контуры такой международной жизни, в которой каждый народ будет чувствовать себя ценной и незаменимой частью в мозаике мировой цивилизации.
Его взгляды на природу и способы разрешения национальных проблем сформировались под влиянием трех общественно-политических феноменов: положения в многонациональной Российской империи, национального объединения и возрождения его любимой Италии и, наконец, сионистского движения.
И во времена Жаботинского, и раньше многие теоретики занимались созданием теорий, касающихся обеспечения национальных прав. Жаботинский был ближе всего к теоретикам так называемого культурного, или «интегрального», национализма. А в том, что касается прав национального меньшинства, рассеянного на территории другого народа, Жаботинский был близок к модной в начале XX века социалистической теории национально-персональной автономии. Эта близость не мешала социалистам люто ненавидеть Жаботинского: ведь он выступал против классовой борьбы и уничтожения богатых как класса.
Будучи иногда, в тех или иных вопросах, близок к идеям своих предшественников — порой и социалистов, и не социалистов, и сионистов, и не сионистов, — Жаботинский всегда оставался настолько своеобразен и ярок, что к нему не подходят никакие ярлыки. Он — отдельное явление мировой общественно-политической мысли.
С первого взгляда покажется невероятно странным, но близко знавшие его люди и его биографы всегда отмечали одну его неожиданную черту: он имел… нееврейский способ мышления. О нем часто говорили в шутку, а иногда и всерьез, что у него «гоише коп» («гойская голова»), но это было не порицание, а похвала.
В чем же дело? Сын еврейских родителей, еврей из евреев, популярнейший еврейский лидер — и вдруг «гоише коп»?
А теперь попробуем вспомнить, для чего Моисей сорок лет водил евреев по пустыне после исхода из Египта. Любой знаток Библии объяснит, что это было сделано для того, чтобы вымерло поколение, родившееся в рабстве, чтобы в Землю Обетованную вошли люди с психологией свободных людей. Тогда как, к сожалению, и в наше время типичным еврейским способом мышления было мышление раба. И хотя предки Жаботинского тоже жили в черте оседлости, он имел иную ментальность. Это ментальность свободного человека, человека высокой духовности, наделенного и человеческим, и национальным достоинством.
Но пока что с Жаботинским в Западном мире и в самом Израиле происходит то, что с ним происходило всегда: им восхищались, его уважали (или ненавидели), к нему прислушивались, но мало кто становился на его путь.
Его путь — это было что-то слишком необычное, слишком не соответствующее ни моде, ни общепринятым предрассудкам, ни утверждениям авторитетов, ни произведениям «классиков». Даже те политические круги в Израиле, которые гордо называют себя последователями Жаботинского, фактически во многих вопросах очень далеки от его идей. Изменится ли это в будущем? Время покажет.
