Финансировались детско-юношеские учреждения призрения Императорского Человеколюбивого общества за счет благотворительных пожертвований, выплат из сумм совета Человеколюбивого общества, реже – деньгами из казны. В пользу этих заведений поступала пансионерская плата за воспитанников. В ряде случаев благотворители жертвовали крупные суммы. В частности, графиня надежда Алексеевна Стенбок-Фермор в 1872 г. передала 50 тыс. руб. приюту для детей-калек, созданному годом ранее на средства тайного советника М. Я. Вейсберга[625]. В 1879 г. совет Человеколюбивого общества предложил графине звание пожизненной попечительницы приюта. Она согласилась, взяв на себя обязательство ежегодно жертвовать приюту по тысяче рублей. В 1880 г. заведение в честь благотворительницы назвали Надеждинским приютом детей-калек с Надеждинским отделением малолетних. В 1883 г. адмирал П. Ю. Лисянский пожертвовал 60 тыс. руб. на основание и содержание так называемой колыбельной, то есть приюта для младенцев. Позже, после кончины Лисянского, по его духовному завещанию в пользу заведения поступил почти весь его капитал, составлявший более 90 тыс. руб.[626]. Упрочение материального положения заведения позволило принять его в состав Человеколюбивого общества. В 1887 г. приют был преобразован и получил название Приют господа нашего Иисуса Христа в память отрока Василия. В нем призревались уже не младенцы, а дети в возрасте от пяти – семи лет. В 1832 г. отставной поручик Степан Григорьевич Иванов пожертвовал Человеколюбивому обществу около миллиона рублей ассигнациями[627]. В следующем году на эти средства открылось и впоследствии содержалось ивановское отделение малолетних, названное в честь благотворителя. Во второй половине XIX столетия на его основе были созданы женская профессиональная школа и ивановское девичье училище, а также приют для мальчиков, сохранивший прежнее название. Во второй половине XIX в. капитал, пожертвованный Ивановым, из-за инфляции начал обесцениваться и процентов с него уже не хватало на содержание этих заведений. Поэтому они начали получать выплаты из сумм совета Человеколюбивого общества, пожертвования в виде членских взносов попечителей и сотрудников.
Большинство детско-юношеских учреждений призрения Человеколюбивого общества в Петербурге во второй половине XIX в. предоставляли от государства чины и мундиры за пожертвования и безвозмездную службу. Решения такого рода принимались непосредственно самими учреждениями, в зависимости от конкретных обстоятельств. Так, в 1871 г. при ивановском девичьем училище была учреждена должность попечителя с правом государственной службы в чине V класса. В 1882 г. учредили десять должностей сотрудников попечителя с правом службы в чине VI класса при условии ежегодного взноса в сумме 300 руб.[628]. Женская профессиональная школа только в 1892 г. предоставила попечителю заведения и десяти его сотрудникам права государственной службы, первому в V классе, прочим в VI классе[629]. Все состоявшие на службе в Императорском Человеколюбивом обществе имели его ведомственные мундиры.
Содержание воспитанников детско-юношеских учреждений Человеколюбивого общества было весьма скромным. Питание, одежда, бытовые условия удовлетворяли лишь минимальные потребности. Безусловно, такое призрение в сочетании с обучением было все-таки лучше, чем голодная смерть на улице или погружение ребенка в криминальную среду, где его тоже в большинстве случаев ждала гибель. Однако это не могло служить оправданием различных злоупотреблений в учреждениях призрения, как и декларируемая цель – подготовка к жизни людей «простого звания». Но только во второй половине XIX в. В России стало возможно говорить о таких вещах открыто.
Негативные факты не находили отражения во всеподданнейших отчетах и других официальных документах. Но в фонде Императорского Человеколюбивого общества, в российском государственном историческом архиве имеются документы, проливающие свет на действительное положение дел в детских учреждениях этого благотворительного ведомства. В 1871 г. Человеколюбивое общество пережило если не скандал, то весьма неприятную историю, вызванную критикой в прессе деятельности этого ведомства. В газете «Петербургский листок» 9 ноября 1871 г. появилась статья «обратите внимание», в которой резко осуждались порядки, существовавшие в доме призрения малолетних бедных. Говорилось о том, что воспитанники заведения содержатся очень плохо: ходят в сапогах без калош, в легких пальто не по сезону, подвергаются грубому обращению со стороны воспитателей и даже телесным наказаниям[630].
Игнорировать прессу было уже нельзя. Времена Николая I, когда любая публичная критика состоявших под покровительством императорской власти учреждений была немыслима, ушли в прошлое. Чтобы не портить репутацию Человеколюбивого общества в глазах общественности, его руководство вынуждено было объясняться. Реакция чиновников интересна не только тем, что раскрывает истинное положение дел в детских учреждениях, она показывает их отношение к той весьма ограниченной свободе слова, которая тогда существовала в России. В объяснительной записке на имя помощника главного попечителя Человеколюбивого общества, не предназначенной для печати, заведующий домом призрения малолетних бедных по поводу грубости воспитателей и телесных наказаний замечает, что воспитатели-«дядьки» «не читали ни одного педагогического сочинения и поступали так, как поступали с ними, когда они воспитывались»[631]. Вместо решительного осуждения телесных наказаний управляющий подчеркивает: «впрочем, хотя я враг телесных наказаний, но вопрос о применимости их еще не решен в педагогике, и я не решусь за невозможность случая, в котором телесное наказание необходимо. Есть, без сомнения, и теперь не одно учебное заведение, где телесные наказания существуют»[632]. Управляющий предлагает не торопиться принципиально отказываться от такого проверенного временем «педагогического» средства, как розги.
Приводится даже конкретный пример его действенности. Один из учителей дома призрения малолетних бедных, пытаясь успокоить расшалившихся воспитанников, спросил, колотили ли их «дядьки», на что ученики ответили утвердительно. Тогда педагог задал вопрос: «так разве вы хотите, чтобы я поставил в класс дядьку и велел бы колотить вас?»[633]. Разумеется, дети ответили отрицательно и затихли. Заканчивает управляющий свои рассуждения вопросом: «разоблачать ли еще, ваше Превосходительство, былое, о котором лучше забыть?..»[634]. Фактически он дает понять, что не следует слишком усердствовать в самокритике, а если начальство пожелает запретить розги, то должно найти другое средство поддержания дисциплины.
Журналиста, написавшего критическую статью, управляющий в записке помощнику главного попечителя называет «проходимцем-невеждой». Однако в письме, посланном в газету, по месту работы «проходимца», чиновник пишет, что «готов с величайшей благодарностью принимать всякие дельные замечания, могущие указать на недостатки заведения»[635] и заверяет редакцию, что во вверенном ему заведении принимаются энергичные меры для их устранения. Вместе с тем управляющий не согласился с замечаниями газеты о том, что воспитанники дома призрения малолетних бедных плохо и бедно одеты. Его возражения ярко иллюстрируют характер воспитания и условий содержания питомцев Человеколюбивого общества. Управляющий пишет: «Это дом призрения малолетних бедных, в котором беднейшие дети призреваются и готовятся в ремесленники, следовательно, если бы это заведение и имело средства содержать своих питомцев так, как содержатся воспитанники лицея, училища правоведения и т. п. И содержало бы их так, то оно приготовило (бы. – Прим. авт.) их совсем не для той суровой среды, в которую они попадут по выходе из заведения… Поэтому пальто воспитанники этого заведения носят из армейского солдатского сукна, другого у них нет, не будет и быть не должно»[636].
