Интеллектуальному и духовному началу в институтской жизни неоткуда было взяться при существовавшей системе воспитания и обучения в этих заведениях. Руководство институтов не видело большой беды в том, что педагогические кадры не всегда обладали должной квалификацией. Преподавателями были в то время только мужчины. На работу в институты старались принимать педагогов, обладавших как можно менее привлекательной внешностью и немолодых, чтобы не вызвать у воспитанниц интереса к противоположному полу[675]. Учебный процесс был построен, главным образом, на зубрежке. Е. Н. Водовозова вспоминает, что из Смольного (еще до прихода туда К. Д. Ушинского) учитель после нескольких уроков был уволен только за то, что сказал воспитанницам: «девицы, вы передаете все в зубрежку и плохо рассказываете оттого, что ничего не читаете, – просите начальство снабдить вас книгами для чтения»[676]. По словам той же мемуаристки, К. Д. Ушинский, назначенный инспектором классов Смольного, не обнаружил в институтской библиотеке произведений Пушкина, гоголя, Лермонтова, Грибоедова. А. В. Стерлигова объясняет подобное отношение к учебному процессу отчасти тем, что учились в ее время в институтах не для того, чтобы в будущем добывать средства к существованию, поэтому об образовании думали мало. «но и тогда, – подчеркивает мемуаристка, – выходило из институтов много хороших и нравственных воспитательниц, как матерей семейств, так и гувернанток»[677].
Положительная роль женских институтов в дореформенное время состояла в том, что при всех своих недостатках, они были единственными учебными заведениями, в которых представительницы дворянского сословия могли получать систематическое, законченное образование. Самим фактом своего существования женские институты готовили общественное мнение к осознанию того, что представительницы слабого пола должны иметь равные возможности с мужчинами в получении образования. Е. И. Водовозова видела положительную сторону женских институтов и в другом. Она пишет: «Эпоха крепостничества перед освобождением крестьян была временем, когда страсти, разнузданные продолжительным произволом, у весьма многих помещиков выражались отчаянным развратом… разлучая дочерей с подобными родителями, институт спасал их от нравственной гибели»[678].
Справедливость критических оценок бывших институток подтверждают мемуары графа С. Д. Шереметева, человека весьма далекого от разночинных демократических кругов. Рассказывая о людях и нравах времен Александра III, он говорит и о женских институтах: «неизбежная французомания, приседания (реверансы. – Прим. авт.), клички „maman“, заигрывание с начальством, искусственная наивность – вот за редкими исключениями итог институтского воспитания»[679]. Эта характеристика, относящаяся ко второй половине – концу XIX столетия, свидетельствует о том, что недостатки и пороки институтского воспитания не были изжиты и в пореформенное время. Ведомство учреждений императрицы Марии продолжало оставаться очень консервативной структурой, а женские институты – в особенности.
Примером того, как непросто проходили преобразования в институтах, служит история решения вопроса об отпуске девиц на летние каникулы. После вступления на престол Александра II общественность заговорила о ненормальных порядках в женских институтах. В частности, в 1858 г. в газете «Русский инвалид» была опубликована статья «о вреде замкнутости воспитания в женских учебных заведениях». С ней ознакомилась императрица Мария Александровна. За то, что воспитанниц надо отпускать на каникулы к родителям высказался и инспектор медицинской части петербургских институтов Маркус. Статья была направлена на обсуждение в главный совет женских учебных заведений и в учебный комитет ведомства императрицы. Но здравая, казалось бы, мысль встретила в главном совете возражения. Суть их сводилась к тому, что закрытость институтов вознаграждалась «стройным ходом учения и воспитания», общением детей с педагогами, «самый строгий выбор которых лежит на ответственности начальств»[680]. Совет исходил из того, что в институтах кадры работали проверенные, надежные, а на каникулах воспитанницы будут общаться неизвестно с кем.
Долгое время руководивший женскими заведениями, а в 1860 г. ставший главноуправляющим ведомством императрицы Марии принц П. Г. Ольденбургский как личность и администратор сформировался в николаевское время. Однако ум и способность вникать во все детали решаемой задачи позволили ему понять необходимость перемен. Под его влиянием главный совет женских учебных заведений согласился отпускать воспитанниц на каникулы, но под ответственность институтских начальств и только с разрешения самой императрицы и губернаторов. Очевидно, чиновники просто перестраховывались. В конечном счете, решение о введении каникул было принято под влиянием императрицы Марии Александровны, положительно отнесшейся к этой идее. Тем не менее, вопрос обсуждался два года. Окончательно правила отпуска девушек на каникулы были утверждены в мае 1864 г. В соответствии с традициями ведомства императрицы каникулы сразу же были превращены в инструмент поощрения и наказания. Начальницы институтов получили право сокращать срок каникул в зависимости от прилежания в учебе и поведения воспитанниц. Чиновники перестраховались и тут. Правила решено было даже не публиковать, «чтобы через то не вызвать родителей брать к себе детей из заведения»[681]. Устав женских учебных заведений ведомства императрицы с изменениями, касающимися каникул, был опубликован только в 1884 г.
Немало затруднений встретили преобразования в учебной части. Еще наставление 1852 г. указывало на то, что недостаток учебного времени не позволяет воспитанницам усваивать знания в полном объеме. В конце 1850-х гг. решено было увеличить срок пребывания девиц в институтах с шести до семи лет. Инспектор классов Смольного института К. Д. Ушинский представил в мае 1859 г. в совет женских учебных заведений проект преобразования учебной части институтов, предусматривавший введение вместо трех двухгодичных классов семь одногодичных. Условием перехода в следующий класс должны были стать экзамены. При существовавшей системе обучения, как отмечал сам Ушинский, «экзамены были только одною лишь формальностью, и девицы переходили массами из класса в класс, почему весьма многие девицы теряли всякую возможность следить за науками»[682].
Ушинский полагал, что следует пересмотреть и содержание учебных программ, в частности, сделать более глубоким и содержательным преподавание естественных наук, географии, словесности. Проект был утвержден на семь лет «в виде опыта». Это нововведение не затрагивало пределов власти начальниц институтов, но объективно означало пересмотр складывавшихся десятилетиями традиций. Поэтому преобразования встретили явное недовольство руководства и советов женских институтов. Доходило до того, что «советы некоторых институтов прямо отказывались учредить у себя семигодовые классы, отговариваясь недостатком в помещении, в классных дамах, в прислуге»[683]. Тем не менее, семилетняя система обучения была введена.
Реформаторская деятельность К. Д. Ушинского непосредственно в Смольном институте встретила упорное сопротивление со стороны персонала заведения, в первую очередь, начальницы института М. П. Леонтьевой. Увольнение неспособных к преподаванию лиц, привлечение в Смольный молодых талантливых педагогов, преобразования в учебной части – все это первое время вызывало лишь глухое недовольство. Но стремление Ушинского научить воспитанниц самостоятельно мыслить, критика с его стороны всей системы институтского воспитания, насмешки над архаичными традициями вызвали открытое противостояние. М. П. Леонтьева, отмечает историограф Смольного института Н. П. Черепнин, «была смолянкой времен Марии Федоровны и не могла отказаться от старого. Она не была против некоторых учебных новаций Ушинского, но в преобразованиях в области воспитания увидела поползновения на свои прерогативы»[684]. В ход пошли интриги и доносы, суть которых сводилась к тому, что Ушинский политически неблагонадежен. Но подвести Ушинского под «политику» не удалось. Леонтьева и ее окружение, видимо, не понимали, что времена Николая I ушли в прошлое. У императрицы Марии Александровны хватило здравомыслия не поверить доносам, но она и не выступила в защиту Ушинского. Предпочел дистанцироваться от ситуации принц П. Г. Ольденбургский. В конце концов, институтское начальство достигло цели. Глубоко оскорбленный Ушинский покинул институт. Вместе с ним ушла большая часть педагогов.
