— Есть предложение. Ты хотел адвоката. Получаешь адвоката на пятнадцать минут, потом в его присутствии встречаешься с американцами, потом еще час наедине с адвокатом.
— Два.
— По рукам, — Кеша протянул через стол пухлую ладошку. — И постарайся обойтись с американцами без готических кошмаров.
— Как пойдет, — руку я пожал, в моем положении было не до картинных жестов. Хотя рукопожатие в наручниках тоже в известном смысле жест.
Опять клацали двери, и отдавались эхом шаги в гулких коридорах.
— В сортир бы мне…
— Не положено.
Меня заперли в тесной каморке с серыми стенами и скудной обшарпанной мебелью. У меня даже отключили наручники, и я передал их наружу через специальное окошко в запертой двери.
Представление об уголовной процедуре у меня было самое приблизительное, если не сказать больше. В гражданском и арбитражном производстве я за годы в «Питнате» нахватался верхов и в общих чертах представлял, как ведутся дела, а вот с уголовным сталкивался лишь однажды, поверхностно и много лет назад.
По мотивам боя на Пулковском шоссе местные ретивцы пытались состряпать уголовное дело. Контору (тогда она называлась, конечно, иначе) безжалостно трясли, выгоняя трех из четырех, обвиняли и, кстати сказать, совершенно справедливо в коррумпированности. Выгоняли самых заметных, самых жадных, самых негибких и, просто, случайным образом. В этой неприятной неопределенности кому-то пришло в голову выслужиться. Глядя под нужным углом, получалось, что граждане, не являясь военнослужащими, где-то раздобыли оружие, запрещенное штатским. Это уже уголовная статья. Подстреленные американцы становились жертвами убийства, совершенного группой лиц по предварительному сговору. Отсутствие общей формы и единообразных знаков отличия превращало нас в нарушителей какой-то важной международной конвенции и даже почти террористов. Вскоре, правда, американцы, напуганные разгоравшимся партизанским движением, предпочли пресечь инициативу амнистией, так что лично для меня дело обошлось несколькими вялыми допросами.
Я не знал, имел право посетить меня сейчас только один адвокат или несколько. Если несколько, то Гриша Кетман из нашей юридической службы будет обязательно. Уголовное право не по Гришиной части, он все же специалист по градостроительному и земельному законодательству, но, если можно, придет обязательно, ведя штурмовой отряд, составленный из лучших профессионалов двух больших юридических фирм, обслуживающих компанию.
С лязгом открылась окошко, показались глаза. Пока охранник грохотал дверью, я огляделся в поисках камер, но не нашел, хотя поверить, что их здесь нет, было невозможно.
Вошли двое незнакомых, толстый и тонкий, синхронно подошли к столу, поставили на пол кейсы, представились и выложили визитки. Звали их Барабанов и Волков из адвокатского бюро «Барабанов и Волков». Я слышал о таком впервые.
— Прежде всего, нужно уладить некоторые формальности, чтобы мы могли представлять ваши интересы, — говорил толстый, круглый и улыбающийся, весь какой-то располагающий и уютный.
Жестом фокусника он одним движением разложил на столе планшет и подвинул ко мне. На планшете была выведена страница мелкого текста, одна из шести, как я понял из цифр внизу странице.
— Надо расписаться на каждой странице.
Толстяк (я успел забыть его фамилию, но, кажется, все-таки Барабанов, ему и подходило лучше) протянул мне стилус.
— Мне бы в туалет сперва, — голос хрипел и скрипел. — Не поспособствуете? Не пускают.
— Безобразие.
Толстый возмущенно переговорил, скорее даже обругал конвоира. Пройдя заново процедуру: окошко, наручники, дверь, я припал к древнему крану, плюющемуся толчками воды с металлическим привкусом.
Вернувшись, я как мог долго изучал стандартный текст. Торопиться было совершенно некуда. Юристы начали подавать признаки нетерпения, переминаясь на скрипучих стульях.
— Кто вас, говорите, нанял?
— Ваша жена.
— А можно, извините, договорчик глянуть?
— Не успели подписать. Она нам позвонила, и мы сразу же ринулись вас искать.
— Не боитесь без гонорара остаться? Так вот, без договора?
— Имя Екатерины Сергеевны, — в разговор вступил тощий, в отличие от напарника он был заметно нервным, а не доброжелательным, — звучит лучше любых денег, так что, я надеюсь, вы сейчас шутили.
— К тому же, — заговорил толстый, — дело ожидается интересное и громкое, так что мы, наверно, и без денег бы согласились.
— Понятно. А она откуда вас знает?
— Не представляю, — тощий кусал губы и постукивал кончиками пальцев по столу, — подписывайте, у нас совсем не остается времени обсудить стратегию защиты.
— Передайте Кеше, что он плут, — я толкнул обратно планшет.
— Что передать?
— Умнее было бы спросить кому, изобразить непонимание. Передайте ему, что он плут. Мошенник, жулик, обманщик, фармазон, мазурик, трикстер, если так вам понятней. Причем неумелый. Только безнадежный растяпа мог рассчитывать убедить меня, что Катя наняла вместо нормальных адвокатов двух клоунов убогого деревенского шапито.
— Вы совершаете огромную ошибку, — они поднялись, подхватив кейсы. Трудно убедительно спорить, когда тебя называют клоуном из убогого деревенского шапито.
Сперва показалось, будто меня опять привели в кабинет полковника с то ли забытой, то ли не названной фамилией. Присмотревшись, я понял, что стены здесь не того оттенка серого, и висит другой портрет президента. Во главе стола сидел капитан Петя Фомин, а вдоль длинной ножки располагались мужчина и женщина в строгих черных костюмах, выглядевшие американскими спецагентами из малобюджетного голливудского кино. Собственно, американскими спецагентами они и оказались. Несмотря на разнополость, выглядели они настолько похожими, словно их отливали в одной форме.
На вопросы американцев я отвечать отказался, требуя адвоката. Они довольно резонно уговаривали через автоматический переводчик, напирая на то, что наша беседа процедурно ничтожна, нигде не фиксируется и повредить мне не может. Я игнорировал и участливо расспрашивал Петю о родителях: здоровы ли? бросили ли пить?
Женщина позвонила Кеше и отчитала его по-английски, считая, по-видимому, что я ничего не пойму. Зазвонил телефон у Фомина, судя по лицу, пошедшему пятнами, и доносящимся обрывкам мата, звонил Кеша. Фомин попытался уговорить меня, обещая неформальное отношение и адвоката сразу после беседы, как он это называл. Я в ответ спросил, чем разрешилась та история с его старшей сестрой и ее беременностью в тринадцать лет. Кроме того, правда ли у нее легкая форма синдрома Дауна? Он грубил, он бросал на меня взгляды, полные ненависти и угрозы, до того потешные, что остановиться было невозможно. В порядке ли сам? А то эпикантус выглядит немного сомнительно.
Следующие часы протекли в бестолковой административной суматохе. Меня вели в новый кабинет, там я отказывался отвечать без адвоката, на меня кричали, угрожали или уговаривали. Отчаянно хотелось спать, болело отбитое, ушибленное и предположительно сломанное. Я словно скользил полудремой сквозь волны боли. Люди, говорившие со мной, сменившись, обычно исчезали навсегда, но иногда повторялись и даже неоднократно.
