И меня не смущает отсутствие на безымянном пальце кольца с вращающимся символом бесконечности – клятвы в вечной любви Дрейка.
Я иду в туалет. Под ногами опавшие листья; свободно и коротко, переговариваясь с кем-то, кричит вдалеке птица. Мама в другой стороне у овражка копает елочки. Пока я схожу до густого подлеска, дрова как раз успеют прогореть, осыпаться, превратиться в чудесные жаркие угли. Я недолго…
Шорох листьев под ногами, хруст мелких веточек. Мои кроссовки фиолетовые, с сеточкой над пальцами, «чтобы стопа проветривалась».
Фиолетовые.
Но почему-то белые.
Фиолетовые…
Нет, белые.
Новые, с сеточкой.
Нет, грязные, разношенные, кожаные – без вентиляции.
Яркая синева неба вдруг сменилась серостью и унынием; посерел облетевший лес.
Я, находясь в пограничном состоянии между сном и явью, широко открыла глаза и вздрогнула. Оглянулась, поняла, что стою метрах в двадцати от военного лагеря – еще просматривается сквозь ветви грузовик. Ошалело выдохнула и… со всех ног понеслась. Насколько возможно тихо, уже не оглядываясь, – мне нужно дальше, очень далеко, максимально далеко.
Что-то случилось. То ли во время воспоминаний мой астральный план действительно отсоединился от физического, то ли солдаты не считали меня опасной пленницей, и потому не бросали в мою сторону взглядов, но внимания к моей персоне не было. Как и погони.
Пока.
Я неслась вперед, проламываясь сквозь кусты и перескакивая через бревна. По спине колотил тканевым мешком пустой рюкзак.
Когда сзади раздался голос (голоса?), я выдохлась так, что едва держалась вертикально. Хотелось завалиться, как в детстве, прохрипеть «сдаюсь» и заколотить по земле ладошкой. А еще лучше – зажмуриться и прыгнуть отсюда к чертовой матери.
Сзади орали. Наверное, приказывали остановиться, наверное, грозили, что иначе «будут стрелять».
Хорошо, что я не понимала.
А еще из-за шума собственного дыхания я не могла определить, за мной бежит Аарон или кто-то другой.
«Увидишь, когда догонит».
Господи, только не снова сюда в случае провала. Не снова в грузовик, на поляну, а после бежать. Я уже не смогу представить тот «наш с мамой» осенний лес, как сделала в этот раз. Есть вещи, которые получаются только спонтанно и единожды…
Мой конвоир нагонял. Ломилась и трещала под его подошвами земля, почти касалось волос на затылке красное и горячее, как пламя дракона, дыхание, еще совсем немного и…
Я петляла, как загнанный до паники заяц.
А, когда почувствовала резкий и болезненный удар между лопаток, не успела свернуть от поздно замеченного за кустами обрыва, повалилась на землю и покатилась вниз по заваленному осеннему листьями склону оврага.
Темнота. Боль в ребрах, боль в животе – от тряски мутилось в голове.
Меня несли на плече. Долго. Кажется, я стонала.
Из очередного черного провала я вынырнула от того, что кто-то шлепал меня по щекам.
Я лежала на земле. Ломило затылок; серое небо сквозь щели глаз казалось ярким пятном с размытыми краями.
И полная тишина в ушах – ни завывания ветра, ни шороха веток, ни ора того, кто маячил над моим лицом.
Шлепки продолжались; что-то беззвучно орал чужой перекошенный рот – способность думать возвращалось ко мне медленно.
Аарон… это он?
Я прищурилась, кое-как сфокусировалась.
Точно. Аарон.
Почти сумела порадоваться.
– Прекрати меня колотить, – прошипела неприязненно, – или я смешаю тебе на Новый Год водку с пивом.
Меня грубо приподняли за грудки и, продолжая кричать, указали пальцем в сторону.
– И хлопушкой в лицо выстрелю, – промямлила я мстительно.
Усталая, разбитая, едва способная соображать, но уже выдернутая из черноты, я тяжело вздохнула. Пришлось сесть. Посмотреть на то, что мне показывали.
Знакомая поляна. Сложенные в кучу пустые консервные банки, наспех сожженный мусор; отпечатавшиеся в грязной луже протекторы шин.
Но самого грузовика не было.
Они уехали! Все! ВСЕ!!!
Медленно и постепенно возвращались звуки – Канн брызгал слюной. Его оставили, его теперь сочтут за дезертира – наверное, орал он. Наверное, ему теперь следом за военной машиной придется бежать на своих двоих…
А я вдруг принялась смеяться. Хохотать так громко, что он осекся, затих, воззрился на меня, как на душевнобольную. Под руками грязные листья, под задом ветки, и немилосердно болит от удара между лопаток – чем он меня? Прикладом?
– Дурак, – шептала я с улыбкой. – Ты спасен, понимаешь? Спасен! Нет, ты еще не понимаешь, ты потом…
Он сжал губы до тонкой полосы. Он собрался подойти ко мне, треснуть по лицу, встряхнуть и, вероятно, сообщить о том, что я пожалею о том, что возникла на его пути, но я лишь покачала головой.
– Нет, нет, – прошептала тихо, – ты извини, но мне пора. Это ты «тут», а мне надо домой…
И успела увидеть его удивленный взгляд до того, как закрыла глаза и вызвала в памяти лицо Дрейка.
* * *
Мир Уровней. Нордейл. Вечер.
– Они меня… обследовали,… общупывали! – пребывая в растрепанных чувствах, я беспомощно взмахивала руками.
Дорогой ресторан, и на нашем столе гора еды: сырная нарезка, шесть видов горячих булочек и четыре сливочного масла, салат из кальмаров, мясное ассорти, оливки, свекольная закуска – вскоре принесут горячее.
А у меня перед глазами вскрытая армейским ножом банка из-под тушенки.
– Обыскивали? – помог определиться с нужным словом Дрейк. – Это нормально.
Нормально. Наверное.
Он хотел, чтобы я ела. И чтобы оправилась от шока – намеренно привел сюда, где зал взрезают накрахмаленные передники официантов, а на стенах фрески, напоминающие итальянские: виноградные лозы, белокаменные террасы и паруса лодок вдалеке.
А я все еще была «там», в недоброжелательном мире, зовущимся «Калимт».
– Знаешь, как сильно трясет в кузове грузовика? Зуб на зуб не попадает!
– Вечером я сделаю тебе горячую ванну.
– И как пахнет куча давно не видевших душа мужиков?
– И добавлю в нее пену.
– Он ударил меня прикладом, представляешь? – пищала я жалобно. – Прикладом! А Лагерфельда еще нет.
– Я вылечу тебя сам, – Дрейк смотрел на меня с нежностью. – Ты молодец, знаешь об этом? Молодец.
И на сердце стало чуть легче. Стало даже «до еды» – я протянула руку к сыру. Но вздохнула все равно тревожно.
