Попытайся я приварганить взрывчатку при нем, плотно стоящем у решетки, меня бы однозначно «использовали» себе на пользу – в качестве заложницы, например.
– Отойди, мать твою, – выругалась я тихо, но грубо. – Если хочешь выйти отсюда.
Кажется, целую минуту мы смотрели друг другу в глаза – мистер Охотник и я. Затем – спасибо тебе, Создатель, – Аллертон почти бесшумно сдвинулся вглубь камеры, не переставая, впрочем, за мной наблюдать.
– Не пытайся мне мешать, понял? – я дождалась момента, когда от меня удалились до дальней стены. – Тебя не заденет.
И опустилась на колени.
Легко сказать «сожми края», когда одна грань пластикового «коврика» постоянно оказывалась замотанной остальной его частью – дурь какая-то. Но я пыталась.
Нужно было попросить Дрейка провести наглядный инструктаж. Или вытащить Дэлла, а после заслать его сюда вместо меня. Или прыгать ему самому – Великому и Ужасному. И наплевать на Карну…
За всеми этими мыслями я каким-то непостижимым образом умудрилась намотать взрывчатку на решетку и даже притянуть друг к другу уголки.
«С этого момент у тебя десять секунд».
– Не приближайся пока, – бросила я молчаливому наблюдателю и сама вновь отбежала в дальний конец коридора.
Восемь, семь, шесть, пять…
На моем мысленном слове «один» раздался тихий, но прошедший сквозь тело горячей волной взрыв. Глухо звякнула покосившаяся решетка.
Я думала, что он… Я думала… ЧЕРТОВ-МАК-АЛЛЕРТОН!
Вместо того чтобы оставить меня стоять в тупичке (сама бы нашла выход из участка), он выбрался из клетки быстро и неуловимо, как зверь, как гибкий и текучий огромный хищник. Моментально оказался позади, сжал мой подбородок огромной ручищей и почти что ласково прошептал на ухо:
– Ты идешь со мной.
Ну,… конечно! Конечно, куда же мне еще идти, ведь этим вечером я все равно совершенно свободна…
Свет – неяркий, льющийся от керосиновых ламп, – резанул глаза, когда меня впихнули в помещение, где находились двое «полицейских».
– К стене, ты! – рыкнул Мак так грозно, что у меня едва не лопнула барабанная перепонка. А еще по едва заметной боли поняла, что к моему горлу прижато лезвие ножа. Плотно прижато. – Или я ее убью.
Я мысленно материлась: вечер обещает быть чудесным.
– К стене, я сказал, – ледяным тоном пригрозил Мак. – А ты приготовь мне лошадь!
«Сейчас, – немо молилась я, – сейчас он получит свою лошадь, а меня отпихнет прочь. Подумаешь, маленькое приключение…»
Но прочь меня не отпихнули даже на улице.
– Пусти, пусти… – рвалась я прочь.
– Залезай! Я с тобой еще не поговорил!
И меня почти что закинули в седло. А следом Аллертон запрыгнул и сам – тяжелый, грузный, как подвижный мешок с цементом. Конь хрипнул от веса, дернулся и засеменил от удара хлыста по крупу.
– Пшел!
Копыта «завелись» так же споро, как будущие колеса «Фаэлона».
Я не знала, смеяться или плакать.
Нет, я могла прыгнуть и отсюда – прямо с крупа несущегося вперед коня. Могла. Но ведь даже взрослый мужик мог испытать шок от того, что его заложник взял и исчез. Просто растворился из седла несущегося на полном ходу коня.
Пока я сражалась со странным настроением – злостью, страхом и накатывающим весельем, – по правую сторону от нас плыли похожие на Швейцарские горы – высокие, неприступные, покрытые снежными шапками.
Дрейк говорил, что Дорейя – красивый мир.
Жаль, я не рассмотрю. Ночь здесь не накрывала землю, как у нас, кромешной темнотой – оставалась синей и довольно светлой, чуть похожей на Питерскую… Если бы Питер однажды перенести в Альпы…
Сзади ко прижимался горячий и твердый мужской торс, промежность подскакивала на спине взмыленной лошади, носки кроссовок выскакивали из слишком больших для моих стоп стремян – держать равновесие приходилось, уцепившись за гриву. Ну, и, конечно, меня довольно крепко держали.
За нами гнались?
Я не знала. Хрипел от галопа конь; суматошно колотилось в груди собственное сердце, и мои зубы не лязгали лишь потому, что были крепко стиснуты.
Меня спустили возле пустой и темной деревянной хибары, стоящей у кромки леса на поляне, – мы скакали, казалось, вечность, – а теперь держали за волосы.
– Кто ты такая?
Какой до зубной боли надоевший вопрос. На небе звезды, вокруг шумит от ветра трава; пахнет далеким костром и конским потом. И растекается прозрачная синь вокруг.
– Пусти меня… в туалет!
– Будешь ссать себе в штаны!
Буду. По-видимому.
– Пусти…
– Я с тобой еще не поговорил.
Он был груб, он был зол, он был прекрасен – Чейзер был самим собой. Немногословным, резким и крайне лаконичным.
– Чем ты повредила решетку?
– Расскажу, если пустишь…
– Я задал вопрос, – рука на моей шее сжималась все плотнее.
Черт, сейчас прыгну! И пусть стоит и предполагает остаток ночи собственную шизофрению.
– Я сейчас обкакаюсь! – сдерживая злость, я старалась пищать, как можно жалобнее.
– Ты обкакаешься, если я не получу ответы, поняла?
– Да…
– Сейчас я пущу тебя в кусты, но если веревка хоть чуть-чуть дернется, я тебя придушу.
Какая веревка?!
Какая веревка – я поняла, когда снятый с седла шершавый пеньковый канат, на котором хорошо вешаться, петлей обернулся вокруг моей шеи.
– Гадь быстро.
«Какие вы все одинаковые…»
Обегая кругом плотные кусты, я точно знала одну-единственную вещь: эта веревка ни за что на свете не дернется.
Все. Спряталась. А вокруг чужой прекрасный мир, Чейзер в нем и щедрая звездная пыль, рассыпанная по темно-синему небосводу. Сверчки, густой аромат леса, влажная ночная свежесть.
«Дрейк, лови-и-и-и-и-и!»
* * *
– Я больше не хочу, слышишь? Я устала. Мне нужен…
– Больше не придется.
– …отдых. Как… не придется?
Я не верила собственным ушам. Все эти «Рены» и «Маки» в их оригинальном варианте кого угодно могли душевно истощить брутальным обращением.
– Во всех остальных вариантах я могу повлиять на события дистанционно.
– Ты же говорил: требуется физическое присутствие?
– Оно и будет. Только уже без тебя. Отдыхай. Отдыхай.
* * *
(Gordi – Heave I Know)
