Теперь тишина радовалась вместе с Джоном. Верила и еще не верила, что подобное может произойти – пробуждение, возвращение.
А Дрейк в очередной раз вернулся к дискомфортной мысли о том, что отряд на время придется оставить без надзора и без помощи. Их всех, включая Ди.
Дурацкий выбор. Но иногда, ради чего-то действительно важного, стоило совершать даже такой выбор – дерьмовый.
* * *
Стив и Тайра.
Тайра сидела там, где любила – на прогретых за день досках небольшого крылечка; домик тонул в густом запахе тириний – ее любимых цветов.
– Не боишься?
– Нет.
Ответила спокойно, без страха.
Поразительно, она постоянно боялась там, в Коридоре, – боялась всего на свете, – а когда обрела потерянную душу, бояться перестала совсем. Догорал их последний на некоторое время вперед спокойный закат.
– Я ее узнаю, даже если она явится в твоем обличье, – Лагерфельд и сам не знал, кого убеждал – себя или сидящую рядом женщину с зеленовато-желтыми глазами. – Попрошу оценить мою ауру на предмет всплесков, и она не сможет.
– А если сможет? – Тайра мягко улыбнулась, поудобнее примостила на коленях чашку, посмотрела вдаль. – Но я вижу хороший исход.
– А сколько до него, не видишь?
Темноволосая голова качнулась.
– Нет.
* * *
Халк и Шерин.
– Все просто: ты посмотришь ей в глаза и тут же выяснишь, что она не я. Ты же сенсор.
Женщины переживали за мужчин, и потому говорили много. Мужчины боялись за женщин, и потому молчали.
Халк Конрад не стал упоминать о том, что в недавнем разговоре со стратегом, услышал крайне неприятное предположение о том, что Дрейк временно «обесточит» мир, то есть снимет многие требующие энергии защиты плюс подпитку, – и этот факт моментально используют «бабакарны». Скорее всего, частично или полностью блокируют развитые сверхспособности, то есть лишат Чейзера возможности преследовать, Стива лечить, Бернарду прыгать…
А его – Халка – видеть.
– Конечно.
Только зачем пугать Шерин? Ей тревожно, плохо, беспокойно – он видел.
Как защитить ее саму?
Этот неприятный вопрос витал над сенсором весь вечер и будет витать всю ночь.
– Ты, главное… сама.
Его «кудряшка» уперла руки в бока.
– Мы когда-нибудь сдавались?
Глядя на ее пыл, Халк улыбался, но невесело.
– Вот и теперь не сдадимся, слышишь?
И она обняла его за шею.
* * *
Ани и Дэйн.
– Если она или они попробуют тебя тронуть, я всем башку расшибу! – кипятилась, наматывала круги по кухне и все никак не могла успокоиться Ани. – Я им…
Эльконто мог легко представить, как его ненаглядная берет в руки шотган, целится и…
Да, разлетающиеся вдребезги головы он и сам наблюдал в прицел винтовки не раз – такая уж работа.
– Ты можешь – я знаю.
– Я им… хвосты повыкручиваю!
– Надеюсь, у них нет хвостов, иначе я блевану…
Барт наблюдал за чем-то раздраженными в этот вечер хозяевами с беспокойством в карих глазах. Лежал на полу, не гавкал и не скулил, хоть ему забыли положить еды, не мотал из стороны в сторону хвостом. Что-то с «хвостом» сегодня было не то – чувствовал. Не понимал только – со своим или с чужим?
– Пусть только тронет тебя…
– Ани…
– Я руки-то быстро…
– Ани!
Она остановилась, прекратила бесцельно ходить; опали худые плечи.
– Я просто не знаю, как помочь. Был бы обычный враг…
– Был бы обычный враг, я бы сам быстро башку с резьбы свернул.
– А так она… они…
Дэйн знал, о чем молчит Ани-Ра: эти картинки, как кто-то чужой гладит обнаженный торс Эльконто, так и крутились у нее перед глазами, как фильм из кинопроектора.
– Все мое принадлежит тебе – целиком и безраздельно. Мое сердце и мой член. А если кто-то попытается тронуть мои шары…
– Тебе бы все шутки шутить, – обиженно прошипела светловолосая девчонка, одетая в спортивный костюм.
– Какие шутки, Ани? Какие? Без шуток – я твой.
Он притянул ее к себе – напряженную и расстроенную.
Не удержался и коротко тявкнул Барт: еды, мол, дадите?
* * *
Элли и Рен.
Она весь вечер молчала и пыталась вести себя, как обычно: немножко рисовала, немножко играла с Хвостиком, немножко возилась на кухне, делая вид, что заваривает чай. И смаргивала слезы. Это все страх – да, он. Не за себя – за Рена. Ей в жизни уже делали больно, а ему… Ведь мужчины – они на самом деле не такие крепкие? Даже Ассасины.
Рен молчал тоже. Иногда приходил обнимал Элли – крепко-крепко, до ломоты, до удушья, – затем отпускал и вновь, не сказав ни слова, скрывался в кабинете. Не желал, чтобы она даже мельком уловила ход его страшных мыслей.
Вдох-выдох, тотальный контроль, спокойствие.
Но спокойствия не было.
Под шум системного блока, запертый в кабинете, Декстер, словно заведенный, лицезрел в воображении одно и то же: как его Элли режут. Как прикладывают к руке нож, как проводят по тонкой белой коже лезвие, как выступает алая кровь…
И его срывало с катушек – не снаружи, внутри. Он чернел, он делался шизофреником, он становился абсолютно невменяемым и уже сейчас желал задушить тех, кто был повинен в одних лишь мыслях о ее мучениях.
Воображение мучило хуже садиста – показывало, как Элли бьют, как она кричит, как просит ее спасти. А после уже плачет, не надеется, что он придет – что кто-либо вообще придет…
Он сидел в кресле каменный и за закрытой дверью, чтобы она не видела. Сидел, словно пьяный, со сжатыми кулаками и скрежещущими зубами и кое-как удерживал рвущего наружу монстра – убить, убить, убить…
Он найдет способ, как убить их. Или он – не Ассасин.
– Рен, любимый… Чаю? – робкий голос из-за двери.
А Декстер не мог ответить.
– Позже, – кое-как сумев обуздать внутреннего зверя, отозвался через паузу.
И от двери удалились тихие шаги; позвякивало блюдце.
* * *
Марика и Майкл.
Арви, как всегда, семенил позади.
На Магии тепло, тихо. Дремлет вокруг первозданная природа; стоят вдалеке горы. А небо, словно холст художника, сумевшего позволить себе краски всех оттенков синего, красного и золотого, – не купол, а восхищение для глаз после напряженного дня.
