Я снова закрыл глаза и уснул.
Глава 4
В следующий раз я проснулся оттого, что кто-то касался моей головы, пытался приподнять затылок. У меня возникло ощущение, что это делали не человеческие пальцы.
Пока я спал, дверь камеры не открывалась. Этот момент я не мог пропустить никоим образом, обязательно включился бы. Значит, Исрафил решил-таки разобраться со мной.
Резко открывать глаза я не стал. Если опытный человек заметит это, то сразу нанесет удар, возможности защититься от которого у меня не будет.
Кисти у моего милого соседа повреждены, но он вполне способен нанести мне удар локтем. При этом ему и самому будет больно, травма скажется, тем не менее Исрафил может наброситься на меня. Если человек умеет работать локтем, то эта атака может оказаться серьезной.
Поэтому резко оживать мне пока еще было нельзя. Я должен был сперва оценить ситуацию. А тому парню, который находился рядом со мной, на это время тратить необходимости не было. Он знал обстановку и был готов ко всему. Этот ухарь наверняка посчитал варианты, прикинул, что ему делать в той или иной ситуации.
Должно быть, я слегка переоценил свои силы, зря посчитал, что мой сосед уже ни на что не годится. Он был со мной не согласен и пожелал доказать свое право на особое мнение.
Наконец-то я чуть-чуть приоткрыл глаза и за пару секунд все понял. Исрафил снял свой брючный ремень, сделал из него петлю и пытался надеть ее мне на шею, чтобы потом задушить. Должно быть, после этого в камеру вошли бы вертухаи и повесили бы меня на этом ремне. Или на полосе, оторванной от простыни, чтобы не удивлять следствие появлением в деле о самоубийстве ремня с чужих брюк. Официальное заключение, разумеется, гласило бы, что я повесился сам. Фельдшер с короткими жирными пальцами, покрытыми рыжими волосами, подписал бы все, что ему приказало бы здешнее начальство.
Ремень был еще у меня под затылком. Исрафил никак не мог просунуть его дальше. Для этого ему требовалось запустить туда руку.
Но я не собрался позволить ему сделать это, не стал вытаскивать руки из-под одеяла, только приблизил локти к краю и заворочался, словно во сне, сделал вид, что перевернуться на бок. Исрафил испугался, убрал руки от моей головы и отодвинулся от меня.
Я повернулся, обеспечивая своему локтю необходимую амплитуду движения. Как только этот крутой боец снова стал наклоняться, я сбросил одеяло и ударил его локтем в челюсть.
Кричать от боли мужчины не любят. Они стонут и скрипят зубами. Исрафил так и сделал. Потом он свалился на пол между шконками и травмированными руками ухватился за челюсть, словно опасался, что она сейчас рассыплется и ему придется собирать ее по кусочку.
Но руки у него тоже болели. Напрягать их парню было так больно, что глаза вываливались из орбит. Мне сбоку все было прекрасно видно. Исрафил свалился с моей шконки, согнулся и стоял на коленях. Кажется, в смешанных единоборствах это называется «отдать спину». Такое положение опасно само по себе.
Я же болевых ощущений не испытывал, легко вскочил на ноги, сразу снял с головы ремень и отбросил его на одеяло. Потом я сел на спину искалеченному Исрафилу, запустил руку ему под подбородок, сделал захват своего же запястья и выполнил классический удушающий прием.
Исрафил понял, в какую ловушку попал, напрягся, попытался вырваться, но боль не позволяла ему сделать это. Да и сил у него уже почти не осталось. Он ослаб, а я продолжал давить, упер локоть ему в спину, прижал свою вторую руку к его горлу.
Через несколько секунд парень затих и не сопротивлялся. По идее он должен был сначала уснуть и только потом задохнуться. Но я опасался, что мой противник все еще жив, может закричать или позвать на помощь. Тогда сюда набегут вертухаи, и мне придется ой как несладко.
Я уже решил, что буду делать дальше. Мне было предельно ясно, что нехорошие люди не оставят меня в покое ни в коем случае. Опять убийцу подошлют или что-нибудь в тарелку подсыплют.
Я же никак не могу постоянно драться один против всех, голыми руками отстаивать свое право на жизнь, когда кто-то в очередной раз постарается мне доказать, что я его не имею. Это означало, что мне необходимо как можно скорее бежать из этого богоугодного заведения.
Одновременно с выполнением удушающего приема я начал просчитывать свои ближайшие действия. Потом, когда Камалов затих, стал воплощать задуманное быстро, без всяких сомнений.
Я взял с кровати поясной ремень Исрафила, подергал его, проверяя, насколько он крепок, надел петлю ему на шею. Потом подставил тумбочку к высокому окну, открыл фрамугу и пришел к выводу, что решетка тоже достаточно крепкая. Она вполне способна выдержать вес даже такого нехилого человека, как этот боец.
После чего я взвалил тело Исрафила себе на плечо, залез на его шконку, с нее — на тумбочку. Я просунул свободный конец ремня между металлическими полосами и завязал крепким узлом. Вслед за этим я просто сбросил с себя тело и сразу услышал, как хрустнул шейный позвонок. Так я повесил человека, и без того вполне мертвого.
«Извини, сынок, но ты полез в дело, которое было выше твоего понимания. Убить меня у тебя не получилось. А теперь ты будешь на меня работать. Ладно, пусть только твое тело. Не осуждай дядю Максима за то, что он сделал из тебя союзника против твоей воли. Таково твое искупление», — подумал я, провожая парня в последний путь.
Потом я вытер рукой тумбочку, хотя ноги у меня не были грязными и я не наследил. Но я поленился убирать свои отпечатки с оконной рамы, не стал оставлять вместо них пальчики мертвеца. Это уже по большому счету не имело никакого значения.
После чего я, не одеваясь, бросился к двери, стал колотить в нее. Вертухай прибежал быстро, открыл окошко в двери.
— Чего тут? Сделал?.. — Он заглянул в камеру, увидел меня вместо Исрафила, резко отпрянул, через миг опомнился и спросил: — Чего тебе?
— Сосед мой!.. — Я показал за спину большим пальцем. — Он повесился.
— Как так? — Вертухай никак не хотел верить тому, что ясно видели его глаза.
Даже при свете предельно тусклой лампочки окно камеры хорошо просматривалось от двери.
— Просто. Я проснулся от сквозняка. Дуло в ухо. Хотел под одеяло с головой нырнуть, глаза открыл, а он висит. Снять его надо. Может, еще откачать получится?
Войти в камеру, как я рассчитывал, вертухай не решился.
Он обернулся в ту сторону, откуда пришел, и громко прокричал:
— Шамиль! Быстрее фельдшера вызови. Тут повешенный!
Помянутый Шамиль, как я понял, сразу схватил трубку служебного телефона.
Вертухай еще раз заглянул в дверное окошко, увидел, что я стою раздетый, без кинжала в зубах, и наконец-то решился войти. Он пытался вставить трясущимися руками ключ в замочную скважину, но никак не мог попасть в нее. Наверное, его подсознание все-таки видело во мне смертельную опасность и мешало ему войти.
