Сразу после установления советской власти, 27 октября 1917 года, ВЦИК на своем первом заседании постановил провести выборы в Учредительное собрание в назначенный еще Временным правительством срок, 12 ноября 1917 года. Выборы состоялись по спискам, составленным еще до революции. Например, разделившиеся на две партии с разным отношением к советской власти левые и правые эсеры шли одним списком, как эсеры. Историки, в том числе буржуазные, признают, что соотношение числа депутатов правых эсеров (370) и левых эсеров (40) было случайным и не отражало позиции крестьянства к этим уже двум разным партиям. Среди делегатов крестьянских съездов, на которые правые и левые эсеры избирались уже по отдельным спискам, преобладали левые эсеры, а на выборах в Советы в городах эсеры уступали даже кадетам.
Политический процесс уже ушел далеко вперед, сама идея Учредительного собрания осталась в прошлом и не интересовала основную массу населения. В октябре И.А. Бунин записал в дневнике: «Вот-вот выборы в Учредительное собрание. У нас ни единая душа не интересуется этим».
Но для политиков отношение к Учредительному собранию было вопросом принципиальным, поскольку оно было органом, который по типу своему соответствовал буржуазно-либеральному пути развития революции. 13 декабря 1917 года были опубликованы «Тезисы об Учредительном собрании» – важнейшая после Апрельских тезисов работа В.И. Ленина о государственном строительстве в русской революции. В ней говорилось, что возможность сосуществования двух типов государственности исчерпана, поскольку крестьянство и армия определенно перешли на сторону советской власти, а буржуазные силы начали с ней вооруженную борьбу (восстание Каледина, действия буржуазных режимов на Украине, в Белоруссии, в Финляндии и на Кавказе). Поэтому вопрос об отношении к Учредительному собранию не является юридическим. Оно может быть включено в государственное строительство лишь при условии признания им советской власти.
За эсеров, меньшевиков, различные национальные партии проголосовало около 60 %. За большевиков – около 25 %. За кадетов и другие правые партии – около 15 %. Таким образом, партии с принципиально буржуазной программой получили около 15 % тех, кто принял участие в выборах, партии с разными социалистическими программами – 85 %.
В связи с Учредительным собранием возник конфликт между революционными партиями социалистов – большевиками и эсерами (меньшевики имели 16 мест, а эсеры – 410). Это важно подчеркнуть, т. к. в годы перестройки пресса внедрила в общественное сознание представление, будто речь тогда шла о выборе между буржуазно-либеральным и социалистическим путем развития России. Большевики были более умеренной партией, нежели эсеры (например, в отношении террора). Передача власти Учредительному собранию (рассмотренная как умозрительный вариант) означала бы не возникновение буржуазной государственности, а гражданскую войну в худших условиях.
Накануне созыва Учредительного собрания, 3 января 1918 года ВЦИК принял постановление «О признании контрреволюционным действием всех попыток присвоить себе функции государственной власти», где говорилось, что вся власть принадлежит Советам. Учредительное собрание отвергло «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», большевики и левые эсеры покинули собрание, и оно утратило кворум. Собрание разошлось, на дверь повесили замок, и 6 января ВЦИК принял декрет «О роспуске Учредительного собрания». 10 января собрался III Вcероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, к нем присоединился Всероссийский съезд Советов крестьянских депутатов. Эти съезды объединились, одобрили роспуск Учредительного собрания, и так возник единый высший орган власти.
Р. Пайпс пишет, что после разгона большевиками Учредительного собрания «массы почуяли, что после целого года хаоса они получили, наконец, “настоящую” власть. И это утверждение справедливо не только в отношении рабочих и крестьянства, но парадоксальным образом и в отношении состоятельных и консервативных слоев общества – пресловутых “гиен капитала” и “врагов народа”, презиравших и социалистическую интеллигенцию, и уличную толпу даже гораздо больше, чем большевиков» [37].
То, что произошло с «учредиловцами» дальше, красноречиво. Учредиловцы отправились к белочехам, объявили себя правительством России (Директорией), потом эту «керенщину» переловил Колчак. Они сидели в тюрьме в Омске, их вместе с другими заключенными освободили восставшие рабочие. Колчак приказал бежавшим вернуться в тюрьму, и «революционные демократы» послушно вернулись. Ночью их «отправили в республику Иртыш» – вывели на берег и расстреляли. В тот момент антисоветский парламент в России никого не привлек.
15. Представление о масштабах революции
Опыт революции 1905–1907 годов изменил не только представление Ленина о целях и социальной базе движения. Ленин ушел от марксизма и в том, что его программа стала исходить из иной картины мироустройства – структура капиталистической системы стала видеться как «центр – периферия». Ленин ушел и от присущего марксизму механицизма во взглядах на исторический процесс. Кризис классической ньютоновской физики сдвинул мышление к понятиям общественных процессов как перехода «порядок – хаос – порядок».
Революционная программа Ленина была адекватна большому общему процессу, всей траектории российской государственности. Позже это признали многие противники Ленина. Так, лидер кадетов П.Н. Милюков в своих воспоминаниях, изданных в 1927 году в Париже («Россия на переломе. Большевистский период русской революции»), писал о русской революции как о глубоком и длительном процессе изменения основных структур жизнеустройства.
Он так оценивал Октябрь: «С этой точки зрения и “коммунистическая” революция 25 октября 1917 г. не есть что-то новое и законченное. Она есть лишь одна из ступеней длительного и сложного процесса русской революции. Мы увидим, что никакого “коммунизма” не было введено в России и что сами коммунисты в процессе революции должны были приспособляться к условиям русской действительности, чтобы существовать. Большевистская победа в этом смысле лишь продлила общий процесс русской революции. Существенна в этой победе не поверхностная смена лиц и правительств – и даже не перемена их тактик и программ, а непрерывность великого основного потока революционного преобразования России, плоды которого одни только и переживут все отдельные стадии процесса» (см. [57]).
Сейчас нам лучше отложить современную мифологию и послушать летописца из очевидцев, как Н.Н. Суханов, который написал «Записки о революции» в семи томах (М., 1991–1992). Он был в гуще событий – член Исполкома Петроградского Совета с момента его образования, член ВЦИК Советов, марксист по убеждениям, сторонник аграрной программы эсеров, вступил в партию меньшевиков.
Как очевидец он отвергает столь популярную ныне версию, что Октябрьская революция была «переворотом». Довод в пользу этой версии в том, что Зимний занимали небольшие силы. На это Суханов отвечает 26 октября: «Очевидно, восстание пролетариата и гарнизона в глазах этих остроумных людей непременно требовало активного участия и массового выступления на улицы рабочих и солдат. Но ведь им же на улицах было нечего делать. Ведь у них не было врага, который требовал бы их массового действия, их вооруженной силы, сражений, баррикад и т. д. Это – особо счастливые условия нашего октябрьского восстания, из-за которых его доселе клеймят военным заговором и чуть ли не дворцовым переворотом» [63].
