Манфред подобрался к Татаринову и легонько подтолкнул его, показывая пальцем в сторону говоривших. Его жест означал: «Слушай внимательно».
Фонарик тем временем продолжал шарить вокруг, проносясь над самыми головами притаившихся в траве людей.
— Борисов, у тебя пиво есть? — высунулся из палатки смутный силуэт.
— Нет.
— Ну и придурок. Со скуки тут с вами помрешь.
— А этот не проявлялся? — спросил, судя по голосу, Звонарь.
— Да сдался он тебе. Подох он давно. Иначе вылез бы. Как же без воды и жратвы? Но это большой секрет для шефа. Пусть думает, что в галерее камушки шуршат. Бродит, мол, он, завывает. А тут в палатке закрылся от комарья — и спи. Все лучше, чем в этом еханом бункере, рядом с бомбами. Еще долбанет… — Теперь уже все четверо хмурых боевиков стояли у провала и свет фонарей иногда выхватывал из сумрака их маски лица, прихотливо расписанные тенями, вроде тех, какими пугают друг друга дети, подсвечивая фонариком лицо снизу вверх.
Лучи скользили по вороненым частям новеньких автоматов АКМС, захватывали пестрое одеяние «караульных». На одном оказалась желтая бейсбольная кепка с длинным козырьком и запачканная зеленой краской куртка с надписью «Монтана». Другой был в накинутом офицерском бушлате и линялых джинсах. Остальные более менее держались армейского стиля.
— Ну ладно, мы пошли. Курьер сегодня должен «Калигулу» привезти. Посмотрим. Там, говорят, весь фильм баб дрючат…
— Угу. Смотрите аккуратней. У расщепленной березы флажки вроде сбились… На мину не наступите, ну давайте…
— Не учи отца сношаться!
Двое смененных побрели куда то в глубь ореховых зарослей. С их стороны вдруг отчетливо запахло жареной свининой и кофе.
Видимо, в основном бункере готовили еду. Или кто то просто решил подкрепиться посреди ночи. Татаринов осторожным движением отогнал комаров от лица:
— Ничего не пойму. Это не солдаты, видимо. Лексика, то есть слова у них не те. Хотя солдаты тоже так могут выражаться. Но по возрасту они больше на старших офицеров смахивают. Не пойму. Аппаратуру какую то стерегут они тут, что ли.
Манфред почувствовал, как участилось сердцебиение и заныли старые осколки разрывной пули в правой щиколотке. Он сделал глубокий вдох, чтобы подавить неожиданно возникшее волнение:
— А парень то этот, Алешин, в Москве, вроде сказал правду.
— Какой парень? — почти в голос спросил кагэбэшник.
Манфред быстро прикрыл ему рот своей широкой ладонью.
— Все потом, герр майор. — Он приподнялся на руках и сделал знак Фритцу, будто что то обвязывал вокруг руки.
Хольм Фритц и Ганс Николь поднялись из травы и медленно пошли к палатке. Они двигались абсолютно бесшумно, будто бестелесные создания. Татаринов заметил, что оперативники ставят ноги не сверху вниз, а слегка проволакивают ступни вперед, но не касаясь при этом земли. Мелкие сучки таким образом отгребались в стороны, и толстенные подошвы ботинок тихо вставали на очищенный, болотистый, мягкий грунт.
— Ничего себе подготовка, — пробурчал себе под нос Татаринов. Оперативники тем временем остановились буквально в полуметре от входа в палатку, из которой слышался треск настраиваемого радиоприемника. Тусклый свет пробивался из щели между брезентовыми завесами входа.
«А теперь «Маяк» передает концерт для полуночников. Для тех, кто в пути», — раздался из приемника мягкий женский голос диктора.
— Оставь это, Звонарь. Сделай погромче, пока я схожу отлить…
Внутри палатки зашевелились. Звякнуло что то стеклянное.
— Осторожно, придурок, компот разобьешь! Прется, как боров.
Фритц и Николь слились с деревьями. Из палатки вылез один из охранников — тот, что был в желтой бейсбольной кепке. Он повесил автомат на шею и начал расстегивать ширинку, одновременно примеряясь к первому попавшемуся дереву.
Оперативники сработали молниеносно. Только хрустнули шейные позвонки да зашуршали по траве каблуки уволакиваемого в сторону тела. В тот момент, когда Фритц резко выворачивал голову боевика, приемник в палатке разразился песней:
Я буду долго гнать велосипед,
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов и подарю букет
Той девушке, которую люблю…
«Люблю… ую, ую…» — слабо отозвалось лесное эхо. Совсем рядом заквакала потревоженная лягушка. Заворочалась в траве и мокро запрыгала подальше. Комаров стало столько, что Татаринов снимал их с лица одной сплошной жужжащей кашей. Манфред сочувственно улыбнулся, на его лице была тонкая противомоскитная сетка, спускавшаяся с верхнего обреза капюшона.
Тем временем, оставшийся внутри боевик сначала подпевал радиоприемнику, жутко фальшивя и заменяя некоторые слова песни на матерные, потом встревожился:
— Борисов, сколько можно ссать? Борисов, язык проглотил?
Звонарь высунулся из палатки, выставляя вперед дуло автомата.
Через доли секунды Фритц резко выдернул оружие из его рук, а Николь аккуратно ударил ребром ладони по вытянутой шее. Боевик крякнул и повалился лицом вниз.
— Все, — тихо сказал Ганс, обращаясь в сторону Фогельвейде.
— Я надеюсь, второй жив? — спросил Манфред, поднимаясь с земли и с удовольствием закуривая сигарету.
— Сейчас очухается. Будет говорить…
Все остальные, кроме Татаринова, тоже закурили, пряча в кулак огоньки сигарет. В палатке коптила керосиновая лампа, подвешенная на рыболовном крючке прямо за ткань к потолку.
На низком столике, сколоченном из старых плесневелых досок, стояли несколько начатых банок тушенки, открытый термос с дымящимся кофе, полбуханки белого хлеба и джем в стограммовых упаковках «Аэрофлота». На одеялах, рядом со столом, на которых, видимо, сидели караульные, валялась книжка Александра Дюма «Три мушкетера», две грязные подушки без наволочек и каталог «Отто», открытый на странице рекламы женского нижнего белья.
«… не поднимая глаз. Не улыбнется даже, ну и пусть…» — страдая, вывел приемник.
Манфред сел в глубине палатки, скрестив по турецки ноги. Откинул капюшон с сеткой, расстегнул до пояса абсолютно промокший комбинезон и, нагнувшись немного вперед, стал выжимать одежду прямо на страницу каталога с трусиками и бюстгальтерами:
— Ганс, постой снаружи, послушай… А этого давай сюда. Герр майор, садитесь поближе. — Фритц подхватил боевика, усадил перед фон Фогельвейде, а сам встал сзади, придерживая его безвольную голову за вихры.
— Чисто сработано… А что с тем, в кепке? — уселся рядом кагэбэшник.
У него несколько улучшилось настроение. В палатке комаров почти не было. Остро воняло протухшими арбузными корками и средством от кровососущих под безобидным названием «Машенька».
— Полгода с гипсом на шее ему обеспечено… — отозвался Фритц и похлопал своего боевика по небритым щекам. Тот приоткрыл один глаз и тут же закрыл обратно. Смотреть ему не очень то и хотелось. — Ну ну, не расслабляйся! — Фритц легонько стукнул его костяшкой пальца по переносице.
