Надюха осмотрела Катарину с головы до ног.
– Ты кто такая?
– Катарина.
– Да ты че, сама Катарина, ну, класс!
– Я серьезно.
– Нам по фигу, как тебя зовут, чего ты здесь вынюхиваешь?
– Нужна информация.
– Позвони в ноль-девять, – веселились путаны.
– Пять баллов, Надюх!
– Среди вас есть актрисы? – Катарина чувствовала себя полнейшей идиоткой.
– Да среди нас вообще одни актрисы, – проговорила блондинка.
Надя отошла в сторону и достала мобильный.
– А Лену Мишукову знаешь?
– Я тебе не справочное бюро, за каким хреном привязалась?
Надежда подошла к подруге и, мерзко ухмыляясь, известила:
– Сейчас тебе все разъяснят.
Не успела Копейкина ответить, как за ее спиной, словно из ниоткуда, вырос здоровенный мужик.
– Проблемы?
Катка пошатнулась.
– Вы кто?
– Ты чего мешаешь девчонкам работать?
– Я… мне…
– Если хочешь снять для себя бабу, так и скажи, а нет… попутного ветра в горбатую спину.
– Никого я снимать не хочу, а вы… – Кату осенило, – их «мамка»?
– Чего?
– Ой… я хотела сказать, «папка»… ну, в смысле, сутенер?
– Коль, да она больная на голову!
Мужик сплюнул на асфальт и вытащил руки из карманов джинсов.
– Я все поняла! – Ката попятилась к машине. – Спокойно… уже уезжаю, приятной вам ночи, девочки, всех благ, трудовых, так сказать, успехов.
Запрыгнув в салон, Катка завела мотор и надавила на газ.
– Ну и идиотка, – выговаривала она себе, – просто клиническая дура, за каким хреном я приперлась на Тверскую? Наверняка у Мишуковой имеется квартира, можно узнать адрес и нанести визит, так нет, чуть проблем не нажила на свою бестолковую голову.
У подъезда, подняв голову, Ката увидела свет в своей кухне.
«Интересно, кто из них еще не спит?»
Полуночником, а вернее, полуночницами оказались Рита и Ангелина Дормидонтовна.
– Ничего себе ты домой возвращаешься, – буркнула старуха.
– Тяжелый день выдался, устала, как собака.
– Ужинать будешь?
– Не откажусь.
Ангелина Дормидонтовна потерла руки.
– Принесла?
– Что?
– Автограф Лилианочки Серебряковой?
– Ой… Ангелина Дормидонтовна, я забыла, простите, завтра обязательно.
Старуха скорчила гримасу.
– Забыла… лучше скажи, не захотела.
– Нет, правда, забыла.
– Мама, прекрати дуться из-за пустяков, иди спать.
– Ну уж нет, я хочу дождаться этого негодяя и посмотреть в его наглые, в его бесстыжие глаза.
– Вы о чем?
– Павел звонил, сказал, что задержится на работе, – ответила Маргоша.
– А эта дурочка из переулочка уши развесила и верит каждому слову! Говорю тебе, баба у него, попомни мое слово, баба, на какой работе можно сидеть до ночи?
– Мама, не начинай!
– Вот всегда так, мать – дура, ничего не понимает, вы одни умные. То-то я погляжу, ты всю зиму без головного убора проходила, видать, рога мешали шапку надеть.
– Мама!
– Говорила я тебе, выходи замуж за Фиму Засранцева, так нет, ей фамилия не понравилась. А он сейчас живет припеваючи в собственном особняке в Мадриду.
– Мама, во-первых, не в Мадриду, а в Мадриде, во-вторых, фамилия Фимы не Засранцев, а Заранцев и, в-третьих… живет он в Ленинском районе, в двухкомнатной квартире.
– Да плевать мне на его квартиру, главное, человек хороший, а твой…
В прихожке щелкнул замок.
– Это Паша.
– Нагулялся, котяра бессовестный.
– О… я смотрю, никто спать не собирается? – Павел поставил на стол коробку «Птичьего молока».
– Я так понимаю, Павел Николаевич, вы замаливаете грехи? – съехидничала старуха.
– Не понял.
– Ну, торт купили, да еще мой любимый.
– Это ваш любимый?
– Да.
– Надо же… я не знал, был бы в курсе, купил другой.
Ангелина Дормидонтовна встала.
– Может, Засранцев и живет в Ленинском районе, но он не такой хам.
– Вы о чем, какой Засранцев?
– Мама, ради бога, иди спать!
– Я должна принять ванну, – и старуха вышла.
Катарина налила всем чаю и разрезала торт.
– «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» – донеслось из ванной.
Павел вздохнул:
– Нет, когда-нибудь я сдам эту коммунистку в дом престарелых, честное слово!
Глава 6
Лилиана села на стул перед трельяжем, устремив взор печальных глаз на свое отражение. Волна непреодолимой тоски охватила актрису: лицо в зеркале являло собой жалкое зрелище. Серебрякова в буквальном смысле слова чувствовала, что она стареет, чувствовала каждой клеточкой, каждым нервом, и от бессилия что-либо изменить впадала в глубокую депрессию. С неимоверной скоростью ее кожа теряла эластичность, в некоторых местах она заметно обвисла и была – о ужас! – дряблой. Некогда упругие груди постепенно приобретали плачевный вид. Но главным для Серебряковой, конечно же, являлось лицо. Лицо, которое она старалась холить и лелеять, ухаживая за ним, подобно матери, ухаживающей за новорожденным ребенком. Лицо – главный козырь актрисы. Если оно покроется глубокими морщинами, карьере Серебряковой придет конец. Есть актрисы, для которых внешность – не главное, первостепенное значение имеет их богатый внутренний мир и способность на время перевоплощений забывать собственное «я», погружаясь в вымышленный, таинственно манящий образ персонажа. К сожалению, Лилиана не причисляла себя к столь отважным, в ее понимании, служительницам Мельпомены. Ее бросало в дрожь от одной мысли, что придется играть бабушек, тетушек и вообще женщин, чей возраст зашкаливает за отметку «шестьдесят».
– А в скором времени меня эта участь постигнет, – процедила она, пристально разглядывая свой лоб.
Месяц тому назад Серебряковой предложили роль женщины, имеющей по сценарию трое внуков, старшему из которых исполнилось двадцать. Ох, как она бушевала, какой скандал закатила – страшно представить. Ее, великую, несравненную Серебрякову, хотят списать со счетов. Нет! Этого нельзя допустить, необходимо всеми силами поддерживать красоту… красоту и молодость лица.
