Сам-то Джулио чувствовал – в этом он имел возможность убедиться, – что королева слишком широко распахнула перед ним душу и любит его. В это время последнее обстоятельство было уже несомненным фактом.
Никто до сих пор не располагает точными данными, когда конкретно Анна Австрийская стала возлюбленной Мазарини. Ряд историков предполагают, что это произошло еще в 1640 или 1641 году во время заговора Сен-Мара. Другие – после того, как королева стала регентшей: тогда же Мазарини и Анна якобы вступили в тайный брак. Об этом есть сведения в мемуарной литературе. А вот вездесущий д'Артаньян, наоборот, полагал, что у королевы с кардиналом кроме добрых взаимоотношений ничего не было: «…не было ничего такого, на что бы он не пошел, лишь бы завоевать расположение особ, близких к королеве, он даже притворился влюбленным в одну из ее камеристок по имени Бове… находившуюся в самых лучших отношениях с ней. Бове, настолько любившая всякую лесть… сделала подле своей государыни все, что он хотел. Она молила ее не только устранить Шавиньи, но еще и содержать в секрете все обещания, данные ей кардиналом Мазарини».
Джулио действительно одно время притворялся влюбленным в хорошенькую и распутную Бове, но только чтобы возбудить ревность Анны и заставить ее простить ему все то, что, по его мнению, могло ей не понравиться. Несомненно, Мазарини и королева уже давно любили друг друга, независимо от того, когда они реально вступили в любовную связь. Дневников, где бы Джулио описывал свои чувства к Анне, он не оставил. Сохранилась только его переписка. В письме герцогу Пармскому в декабре 1642 года Мазарини бросает такую фразу: «Сейчас я летаю, как на крыльях. И виновата в этом прекраснейшая из женщин».
Джулио Мазарини был не только исключительно ловок и прозорлив, но также, несмотря на свой сан и пост, бесконечно услужлив. Он постоянно заверял Анну в своей любви и преданности, что чрезвычайно нравилось королеве. Подобно многим женщинам, она любила не только слепое подчинение, но еще и лесть.
Поэтому вышло так, что у Мазарини оказалось достаточно времени, чтобы оправдаться перед ней как при посредстве друзей, которых он уже сумел приобрести, так и во время тайных бесед. Об этих встречах Анна не ставила в известность даже своих давних приверженцев. Оскорбительную для нее декларацию Джулио изобразил как важную услугу и единственное средство, способное склонить короля согласиться предоставить ей регентство. Он также постарался убедить королеву в том, что, в сущности, ей должно быть безразлично, на каких условиях оно ей достанется, лишь бы это было с согласия короля. В будущем она не ощутит недостатка в способах упрочить свою власть и править единолично.
Болезнь Людовика XIII настолько усилилась, что его выздоровление уже никому не казалось возможным. Д'Артаньян, находившийся при его особе, так описывал своего монарха: «Его тело не было больше ничем иным, как настоящим скелетом, и хотя ему шел всего лишь сорок пятый год, он был доведен до такого беспомощного состояния, что истинный король, каким он и был, желал бы смерти всякий день, если бы это не было запрещено ему, как христианину».
Все произошло согласно плану Мазарини. Король мучился, а кардинал смелее прежнего предлагал принять его декларацию, чтобы лучше всего обеспечить спокойствие государства. «Ваше Величество всегда знали, кому надо доверяться», – непрерывно заверял его первый министр. Король, лишь бы избавиться от всего земного, так мучившего его, наконец решился согласиться с навязываемым ему документом. Он лишь повелел добавить особый пункт, воспрещавший герцогине де Шеврез возвращаться во Францию. Не все зависело от одной доброй воли и завещания Людовика XIII. Длительное угасание короля умножило тайные происки тех, кто желал упрочить свое положение и власть.
Под конец жизни Людовик XIII уже плохо воспринимал реальный мир. Он день за днем давал свое согласие на возвращение в Париж бывших оппозиционеров: герцога Вандома с сыновьями, герцогов Эльбефа и Бельгарда, графа де Шатонефа и многих других. Вскоре весь двор заполнился теми, кто пострадал при кардинале Ришелье. Каждый из них верил, что займет достойное место при королеве после смерти супруга. Ведь она должна и в счастливые времена сохранить к ним те же чувства, что и в дни злоключений.
Самые большие надежды на это возлагали герцог де Бофор и епископ Бове. Герцог де Бофор был издавна связан с королевой прочными узами. Участник многих заговоров против Ришелье и к тому же обладавший великолепной внешностью и отвагой, он вполне мог рассчитывать если не на любовь Анны Австрийской, то на ее расположение. Епископ Бове не был удален от двора, но рассчитывал вместе с Бофором свалить Мазарини, который, выражаясь словами Ларошфуко, «со все возраставшим успехом завладевал душой государыни». Но Анна была уже не та и находилась во власти совсем иных чувств.
Хотя она доверила Бофору попечение о своих детях, под влиянием Мазарини отношение королевы к герцогу и епископу Бове постепенно ухудшалось. Но пока Джулио не мог ничего противопоставить, кроме самого себя и питаемых к нему со стороны Анны Австрийской чувств, желанию самых высокопоставленных людей Франции – Гастона Орлеанского и принца Генриха Конде – захватить власть. В свою очередь, те имели союзника в лице Парижского парламента.
Смерть короля, наступившая 14 мая 1643 года, взбудоражила французскую столицу. «Король умер, да здравствует король!» Новому французскому монарху Людовику XIV тогда еще не было и пяти лет. До его совершеннолетия страна должна была управляться регентом. Многие современники предрекали драматические события. Это неудивительно – ведь испокон веков подданные любой монархии боялись регентства при царствовании малолетних королей. Это могло привести к нестабильности политической ситуации, новым смутам и беспорядкам. На фоне европейского кризиса и обессиленной налогами страны такие предчувствия были очень реальными.
На следующий день после смерти короля Анна Австрийская привезла своего сына в Париж. Тогда же была оглашена декларация – завещание покойного монарха. Согласно ему при регентше-королеве создавался совет. В него должны были войти Гастон Орлеанский, принц Конде, кардинал Мазарини, канцлер Сегье, господа де Нуайе и де Шавиньи. Декларацией предусматривалось, что королева не вправе принимать какие-либо решения без их ведома и одобрения.
Итак, настало время регентства Анны Австрийской с неизбежным ослаблением авторитета центральной власти. Права регента вообще всегда считались ограниченными, и всегда на него кто-то пытался влиять. В настоящее время Гастон Орлеанский и принц Конде желали сами, без мнения Совета с несносным Мазарини, влиять на королеву. Поэтому два дня спустя после смерти Людовика XIII с согласия и одобрения этих двух высокородных лиц парламент кассировал завещание покойного короля и провозгласил Анну Австрийскую регентшей с почти неограниченными правами. Теперь, полагали при дворе, королева может избавиться от итальянского выскочки. Однако вечером того же дня Анна назначила кардинала главой своего Совета и первым министром.
Можно предполагать, что королева, достигнув наконец реальной власти и величия, напрямую столкнулась с государственными проблемами, которые решить была не в силах. Она выдвинула кардинала-итальянца не только из-за сильного чувства любви к нему, но и потому, что Мазарини был единственным нейтральным человеком в стране с ослабленным после смерти Ришелье авторитетом власти и к тому же обладал умом европейского масштаба. И рука об руку вплоть до самой смерти первого министра королева и кардинал вместе переживали тяжелое время для Франции и вместе радовались ее успехам.
