Тридцатилетняя война нанесла значительный по тем временам урон экономике и культуре в первую очередь немецких княжеств, земли которых были опустошены и разграблены. В драматической поэме «Валленштейн» Ф. Шиллер так обрисовал мрачную картину Германии середины 1630-х годов:
Нигде надежды не забрезжит луч.
Оружия не умолкает звон,
Добыча алчных полчищ города
И Магдебург цветущий – груда пепла;
Ремесла и торговля в запустенье,
Над бюргером глумится солдатня,
И дикие, разнузданные орды
Бесчинствуют в стране опустошенной…
С тех пор прошло уже десять лет. К концу войны население многих районов сократилось вдвое, а в ряде мест – в десять раз. Но к миру немцев подталкивали не только результаты военных действий и нарастающие трудности дальнейшего финансирования войны. В Германии приобретало широкий размах партизанское движение против насилий и мародерства армий обеих коалиций. Массовым явлением стали дезертирство, переход из одной веры в другую и почти одинаковое соотношение религиозных оттенков в армиях враждующих сторон. Конфессиональный век подходил к концу, наступала эра рационализма.
Тем не менее во второй половине 1647 года в Европе создалась настолько нервозная ситуация, что переговоры застопорились. Неопределенная позиция Максимилиана Баварского была здесь ни при чем. В первую очередь в этом были виноваты испанцы и союзник Франции в войне – Голландия. Пеньяранда, глядя на дипломатические демарши своего коллеги Траутмансдорфа и представителей Баварии, в гневе восклицал: «Никогда в жизни ни от кого я не видел подобной мягкотелости в вопросах веры и политики, как от этих немцев!» А сам тем временем сумел за спиной Мазарини договориться с Соединенными провинциями уже в начале 1647 года. К такому решению Мадрид стремился четыре года – после поражения у Рокруа и отставки Оливареса. Согласно этому сепаратному миру Испания перед всей Европой признавала независимость Республики Соединенных провинций. Как долго Мадрид не желал этого делать! Но все-таки пришлось.
Агенты первого министра Франции уже давно извещали своего шефа о ведущихся между этими странами переговоpax. С самого начала мирного конгресса Джулио обратил внимание на эту проблему и стремился предотвратить заключение испано-голландского мира. По сути, между Испанией и Голландией военные действия уже прекратились, но Франции нужна была сильная дипломатическая поддержка. Долгое время кардиналу удавалось затягивать подписание мирных договоренностей между Испанией и Голландией.
В конце 1643 года д'Аво и Сервьен приезжали в Гаагу для консультаций с голландцами. Опытные французские дипломаты совершили немалую ошибку, разойдясь между собой во мнениях по конфессиональному вопросу. Разногласия между ними по этому и другим вопросам на конгрессе во многом определялись принадлежностью к различным партиям при французском дворе: Сервьен относился к клиенте-ле Мазарини, а граф д'Аво – нет. Даже прибывший в Мюнстер в 1646 году герцог де Лонгвиль не смог их примирить. Это показывает, насколько сложно было Джулио проводить свою дипломатию в условиях встречных трудностей не только со стороны внешних противников, но и со стороны оппозиционеров при дворе!
Д'Аво требовал от голландцев-кальвинистов веротерпимости в отношении католических подданных республики. Сервьен хотел избежать этой темы, чтобы не обострять ситуацию и не увести дело в сторону. Джулио пришлось лично вмешаться в ход переговоров, заметив, что между послами должно царить единогласие. Д'Аво был вынужден согласиться оставить в стороне религиозные проблемы, и голландская сторона не смогла найти зацепку, чтобы прервать консультации. На протяжении четырех лет Мазарини много раз предлагал Генеральным штатам заключить отдельный договор против Испании и продолжить военные действия. «Если Вы продолжите войну, то сможете иметь территориальные притязания на часть Испанских Нидерландов», – соблазнял голландцев Мазарини в январе 1644 года.
Все же голландцы предпочли заключить мир с Испанией: признания своей независимости они ждали слишком долго – более полстолетия. Их главную цель Джулио очень хорошо понимал. Понимал он также и то, что в будущем бескорыстной дружбы между Францией и Голландией быть уже не может. В первую очередь из-за спорной земли – Испанских Нидерландов. Раз голландцы почти семьдесят лет боролись за независимость от католической Испании, могут ли они сейчас рассматривать католическую Францию в качестве своего лучшего соседа? Мазарини мыслил реалистически.
С его мнением не все были согласны. Сервьен продолжал верить в дружбу с Голландией и считал такие размышления своего патрона «сумасшедшими». Лионн же, напротив, был полностью согласен с первым министром.
Будущее показало, что Джулио был прав. В войнах Людовика XIV с европейскими коалициями во второй половине XVII века Республика Соединенных провинций стала главным противником Франции.
Если голландский статхаудер Фридрих-Генрих еще поддавался на уговоры Мазарини, то пришедший ему на смену в 1647 году Вильгельм II Оранский уже был занят другими проблемами. Он без промедления подписал мирный договор с испанским послом д'Эстрадой. Тогда же в Гааге угрожали линчевать каждого попавшегося на глаза француза. Джулио не очень удивился этому. С другой стороны, теперь у Франции в отношении Голландии были развязаны руки на будущее.
Собственно, Республика Соединенных провинций со времен Нидерландской революции в политическом отношении являла собой компромисс между республикой и монархией. Наличие статхаудера придавало ей похожесть на конституционную монархию. Между тем правящая династия Оранских-Нассау никогда не оставляла надежд официально восстановить в Голландии монархию и не скрывала своих монархических убеждений. Уже в начале своего правления Вильгельм II настроился осуществить политический переворот, опираясь на преданную династии партию оранжистов. Он очень разумно предполагал, что Европа занята войной и кризисом. Поэтому ему никто не должен помешать, а все внешние дела к моменту монархического переворота должны быть решены.
Если же заглянуть немного вперед, то попытка сделаться монархом была предпринята Вильгельмом лишь в 1650 году. Это было слишком поздно. Все окончилось крайне неудачно для Вильгельма и его семьи – должность статхаудера в республике была ликвидирована на целых двадцать лет. В Голландии Генеральные штаты обладали значительным влиянием, слишком сильны были республиканские традиции, сформировавшиеся за семьдесят лет, да и сама партия республиканцев. К тому же рядышком, за проливами Ла-Манш и Па-де-Кале, делала крупные успехи Английская революция.
Джулио недолго огорчался по поводу ухода союзников с политической сцены переговоров. «Что ж, – говорил он Анне Австрийской, – голландцы не так уж и неправы, а Вильгельм II совсем неглуп. Я на их месте, возможно, поступил бы так же». Как видно, оптимизма и чувства юмора Мазарини было не занимать. Кардиналу было необходимо беречь и накапливать силы для дальнейшей борьбы.
Испано-голландское соглашение окончательно нарушило взаимное сотрудничество французских послов. Сервьен по собственной инициативе уехал в Гаагу, где пытался наладить франко-голландские связи, а д'Аво был послан Мазарини в Оснабрюк заниматься шведской проблемой. Теперь первого министра больше беспокоили шведы и их военные успехи.
