В 1641 году был казнен ненавистный всем лорд Страффорд, тогда же большинством всего в одиннадцать голосов был принят главный документ революции – «Великая Ремонстрация». Парламентские меры и постановления фактически сделали политические процессы в Англии необратимыми. Столица и парламент перестали повиноваться королю. 10 января 1642 года Карл I покинул Лондон, не ведая, что через семь лет вернется сюда пленником парламента. В Англии началась гражданская война.
Не только терпевших поражение Испанию и Империю, но и участников антигабсбургской коалиции не могли не настораживать события, происходившие за проливами Ла-Манш и Па-де-Кале. Однако реакцию европейских государств на «английский мятеж» трудно оценить однозначно, можно лишь заметить всеобщее неодобрение действий парламента, узурпировавшего власть. Мог ли кто-нибудь оказать хоть мало-мальски солидную поддержку роялистам?
Может быть, Фердинанд III и германские князья? Исключено, ибо, как мы знаем, именно германские земли были основной ареной Тридцатилетней войны. Племянник Карла I пфальцский курфюрст Карл-Людвиг советовал английскому королю: «Правда заключается в том, чтобы Ваше Величество имело волю найти выход из положения, вступить со своими подданными в переговоры». А может быть, задыхающийся в горниле внутренних восстаний слабеющий Мадрид? Помощь Испании в гражданской войне между Карлом и его парламентом имела место, но была мизерной и носила скорее моральный характер. Скандинавские государства? Но они воевали то между собой, то с императором. Правда, в 1645 году английский парламент предложил свое посредничество на переговорах между Данией и Швецией. Оксеншерна тогда согласился и послал своего представителя в Лондон уточнить эти предложения, на чем, собственно, дело и закончилось. Лучше всего об этом говорят «Акты Вестфальского мира»: примечательно, что в дипломатической корреспонденции за 1644 год на протяжении всего тома объемом в девятьсот страниц английский посол упоминается всего лишь один раз. В принципе политиков Европы тогда больше волновали переговоры в Мюнстере и Оснабрюке, нежели английские дела.
Но Англию никто не сбрасывал со счетов. До нее просто не могли дотянуться из-за войны и порожденного ею кризиса. Поволноваться, однако, пришлось, особенно тем, кто понимал суть происходивших на Альбионе событий. Поэтому корреспонденция первого министра Франции полна тревоги и беспокойства из-за английских дел. Несомненно, в эпоху Тридцатилетней войны и европейского кризиса самым показательным и характерным было отношение Франции в лице кардинала Мазарини к начавшейся Английской революции.
Все время, пока в Англии шла гражданская война между роялистами и парламентом, отношение официальной Франции к этой «смуте» почти не менялось. Французским современникам казалось, что английская политика как Ришелье, так и Мазарини заключалась в том, чтобы примирить короля и парламент и втянуть Англию в европейскую войну. Покойный кардинал, правда, был не прочь и вовсе усмирить британскую оппозицию. Но не успел.
Джулио Мазарини действительно во всех своих письмах королевской английской чете настаивал не на продолжении войны с парламентом, а на переговорах с ним. В сентябре 1643 года он пишет в ответ на просьбу Карла I о помощи, что «наши возможности (то есть французов. – Л. И.) непропорциональны Вашим желаниям (то есть англичан)», и советует заключить мир с парламентом, надеясь на союз двух корон на дипломатическом поприще. Джулио сразу понял, чем «пахнет» английская смута, и проводил с самого начала политику компромисса, пытался играть роль умиротворителя конфликта между Карлом Стюартом и парламентом. Между тем в литературе и по сей день чаще встречается мнение, что Франция была заинтересована в поддержке состояния внутренней войны в Англии. Это неверно. С одной стороны, постоянные внутренние конфликты на Альбионе не могли не повлиять своим примером на начинавшиеся волнения во Франции, не могли не вдохновлять оппозицию первому министру. В письмах Джулио той поры часто звучали опасения, что «французский парламент может скопировать английский».
С другой стороны, компромисс между королем и оппозицией дал бы возможность Англии участвовать в военных действиях на континенте и влиять на ход вестфальских переговоров. На это Джулио обратил особое внимание, когда в Англии была создана боеспособная парламентская армия нового образца. В битве при Марстон-Муре в июле 1644 года солдаты истого пуританина Оливера Кромвеля сражались сплоченно, как один человек, за что были прозваны «железнобокими». На 1646—1648 годы, когда военные успехи армии «новой модели» стали слишком очевидными, приходится основной поток писем и инструкций французского министра своим послам и агентам в Лондоне.
Конечно, принципы монархизма и легитимизма играли значительную роль в ту эпоху, и «дурной пример» Англии не мог не отразиться на разгоравшейся Фронде в самой Франции. Но это не значит, что Джулио стремился видеть Англию такой, какой та была до политических потрясений. Проницательный и дальновидный политик не мог не понимать, что это невозможно. Наиболее подходящим ему представлялось совместное правление короля и парламента, то есть ограниченная монархия в Англии.
В целом основное желание французского правительства, как, возможно, и правительств других стран, заключалось в сохранении на английском престоле Карла I на любых условиях. Это помогло бы им несколько упрочить собственные внутренние позиции. А Мазарини не только чувствовал приближение кризиса, но уже и начинал действовать.
Несомненно, факт возбуждающего влияния английских событий на Европу неоспорим. «Франция заинтересована в сохранении королевской власти… но предпочитает договор с обеими сторонами с целью удержания на троне Карла I», – прямо отмечал французский министр в одной из своих многочисленных инструкций своему послу в Лондоне Бельевру.
Его послов было очень много на туманном Альбионе. Чем они занимались, для многих казалось тоже «туманным». Англию буквально наводнили французские дипломатические агенты, да и просто шпионы. Они постоянно курсировали между парламентским Лондоном и роялистским Оксфордом. Первым из них, прибывшим в Англию уже в 1642 году, был граф д'Аркур.
«Королева отправляла в эту страну посланников, чтобы наладить некоторые соглашения между Его Величеством Британским и его парламентом. Кардинал де Ришелье… не предвидел, что они могут зайти настолько далеко». Но «пролитая кровь скорее ожесточила души, чем расположила их (англичан. – Л. И.) слушать разговоры о мире».
С самого начала посольство д'Аркура пустилось на поиски Карла I. Король со своей армией оказался в Эксетере, а его командующие – его собственные племянники немецкие принцы Руперт и Мориц – выглядели «вялыми и лишенными всякой решительности». Руперт уже упустил к этому моменту несколько благоприятных возможностей взять Лондон. Сам же король показался французским послам «робким». Предприимчивый д'Аркур пытался его приободрить, заметив, что есть единственная тактика, способная вернуть ему власть. Англичане должны быть возвращены в лоно послушания только мягкостью, и король должен появиться в Лондоне, чтобы попытаться сделать там больше своими советами, нежели вооруженным путем, каким бы прекрасным полководцем он ни был. Вообще же д'Аркур, видевший все своими глазами, считал, что «король никогда не преуспеет, если будет действовать таким образом».
