В столице вокруг освобождения принцев развернулась крупная торговля. Складывалась разношерстная коалиция, которую можно было назвать коалицией на час. Не имевший силы для проведения собственной политики, Парижский парламент был вынужден подчиниться прямому и косвенному давлению этой коалиции. В нее входили все бывшие фрондеры, а возглавляли Поль де Гонди и герцог Орлеанский, разочаровавшийся в Мазарини. Первого министра Франции «новые фрондеры» и вовсе уничтожили:
«Жюль Мазарини за то, что он, прибегая к различным ухищрениям, сорвал заключение Всеобщего мира;
за то, что совершил множество убийств, чему есть достаточно доказательств;
за то, что похитил и вывез за пределы Франции деньги короля;
за то, что открыто продал бенефиции, вакантные со времен регентства;
за то, что хотел уморить голодом город Париж и из-за ненависти решил пожертвовать горожанами;
за то, что тайно собрал хлеб королевства и продал врагам государства;
за то, что чарами и колдовством пагубно влиял на разум королевы;
за то, что нарушил обычаи Франции и преступил все божеские и человеческие законы;
за то, что признан виновником гражданских войн, длившихся два года;
за то, что обложил налогами подданных короля и тиранически выбивал из них огромные суммы денег.
Все это было установлено, доказано и проверено всеми парламентами Франции и квалифицировано как преступление против Его и Ее Величеств. Виновник был приговорен к повешению и удушению руками палача, а поскольку пока не был пойман и задержан, его портрет привязали к виселице и выставили на двадцать четыре часа в общественных местах и на площадях, где казнят преступников, а именно на Гревской площади, у Парижских ворот, у Центрального рынка, на площади Мобер, там, где кончается Новый мост. Настоящий указ был прочитан и развешан в Париже третьего ноября тысяча шестьсот пятидесятого года».
Кто знает, что случилось бы, но между фрондерами не было единства. Так, герцог Ларошфуко, который до недавнего времени являлся врагом коадъютора, госпожи де Шеврез, герцога де Бофора и госпожи де Монбазон, не торопился поставить свою подпись под договором с фрондерами. Он считал, что если они будут действовать слишком активно, то принцам не выйти из заключения без «подлинной революции», как он сам выразился. Герцог надеялся, что первый министр во избежание грозящих ему опасностей, возможно, выпустит Конде, Конти и Лонгвиля на свободу без особого принуждения.
Прослышав об этом, Мазарини решил воспользоваться возможностью расколоть лагерь фрондеров и отделить от них Ларошфуко. Кардинал заявил о своем желании увидеться с герцогом в ночное время. Встреча состоялась, но к положительным результатам не привела. Ларошфуко был настроен очень решительно, он предоставил Мазарини в течение двадцати четырех часов подумать, объединиться ли ему с принцем, чтобы наверняка осилить фрондеров или увидеть, как принц объединяется с фрондерами, чтобы осилить его самого.
Не может быть решения там, где встречаются дипломат и горячая голова. Кардинал отложил сообщение о своем окончательном ответе на сутки. Время тянулось, и в конце концов Ларошфуко присоединился к фрондерам. Первый министр показался тогда будущему автору «Мемуаров» и «Максим» слабым и нерешительным, и он не захотел делать на него ставку.
Тем временем парламент ежедневно обращался к королеве с требованием освободить из заключения принцев. Анна Австрийская тянула время и, чтобы обмануть всех, послала в Гавр маршала де Граммона для отвлечения принцев притворными переговорами. Вскоре всем стало ясно, что это затеяно для того, чтобы выиграть время.
В конце января 1651 года генеральный наместник королевства герцог Гастон Орлеанский распорядился, чтобы все командующие воинскими частями подчинялись только его приказам. Распоряжение было тут же зарегистрировано Парижским парламентом. В результате кардинал Мазарини оказался лишенным важнейшей прерогативы исполнительной власти.
Джулио понял, что эта битва им проиграна. Но не сомневался, что временно. Что было делать? Первый министр не имел поддержки среди французского дворянства, которое на своих ассамблеях осудило его политику, и был ненавидим парижанами до такой степени, что боялся показываться на улицах. Его постоянно преследовали фрондеры. Поэтому Мазарини договорился с Анной Австрийской, что уедет из столицы, а впоследствии королева с сыном присоединятся к нему и будут свободны от всех обязательств. В ночь на 6 февраля 1651 года в сопровождении небольшого эскорта преданных людей он покинул Париж.
Первый министр двинулся в направлении Гавра, чтобы самолично объявить принцам о их освобождении. Он до последнего момента надеялся вновь заключить союз с Конде. Мазарини разговаривал с принцем в присутствии Конти, Лонгвиля и маршала де Граммона. Он начал с оправдания своего образа действия, перечислил причины, которые подтолкнули его к аресту принцев, и в конце концов попросил Конде подарить ему вечную дружбу. Как только Джулио выдержал подобное унижение?!
Принц же не видел смысла в союзе с противником, потерпевшим сокрушительное, по его мнению, поражение. Тем не менее он и кардинал плотно и вкусно отобедали вместе, не скупясь на взаимные уверения, что мир между ними полностью восстановлен.
Оставшиеся в Париже Анна и Людовик сделали безуспешную попытку присоединиться к Мазарини. Но навязанный королеве фрондерами вместо верного Сегье в качестве хранителя королевской печати Шатонеф предупредил герцога Орлеанского о побеге. Гастон поднял на ноги парижского коадъютора, и тот начал незамедлительно действовать.
Барабанный бой, поднятые по тревоге конные патрули и отряды городской милиции создали невообразимый шум. Анна догадалась, что ее замыслы раскрыты, и поспешила уложить сына в постель.
Перед Пале-Роялем собралась огромная толпа, желавшая видеть своего монарха. Королеве ничего не оставалось, как открыть двери дворца и впустить разбушевавшийся народ. Она сама повела людей в комнату сына. Власть надо было сохранять – она не сомневалась, что Джулио вернется. Двенадцатилетний король умело притворялся спящим, и ранее кричащая толпа умилилась и притихла при виде красивого спящего мальчика. Люди покинули дворец, а двоих вожаков Анна сама попросила остаться и в беседе с ними провела всю ночь у кровати Людовика.
С этой ночи ворота столицы строжайшим образом охранялись. Мазарини пришлось одному отправляться в изгнание. А Конде вскоре с триумфом въехал в Париж.
Одна из аксиом высокой политики гласит: народ почти всегда проникается глубоким сочувствием к гонимым политическим деятелям. Тот же народ, который за год перед тем зажег праздничные огни в знак своей радости по случаю заточения принца, теперь держал взаперти двор в Пале-Рояле. Заточение принца придало новое сияние его славе и мужеству: он въезжал в столицу среди всеобщего ликования, вызванного столь успешным освобождением. Постигшая Конде опала привела к смене всеобщей неприязни таким же всеобщим сочувствием. Все парижане в одинаковой мере надеялись, что его возвращение восстановит порядок и общественное спокойствие.
