Вскоре, в октябре того же 1935 года, сам Коба неожиданно посетил мать. Для нее это было так необычно, что для подготовки визита был вначале прислан Берия. Скорее всего, как и в случае с внуками, это был прощальный визит, так как Кеке последнее время постоянно болела. Если Берия и проявлял инициативу, то, скорее всего, потому, что боялся — патрон может не застать мать живой. И действительно, прожила она после визита внуков и сына около года.
Визит сына к матери был скромно, но исчерпывающе освещен в центральной печати. Ему были посвящены две хорошо написанные статьи в «Правде», но, конечно, не без ставшего уже обычным репортерского лизоблюдства. В то время «Правду» фактически редактировал сам Сталин, через своего ближайшего помощника Мехлиса.
Первая короткая заметка была опубликована на второй странице газеты под скромным названием «Мать». Описанная в ней обстановка и эмоциональная окраска мало похожи на описание Светланы Аллилуевой: «Мы пришли в гости к матери Иосифа Виссарионовича Сталина. Три дня назад — 17 октября — здесь был Сталин. Сын. 75-летняя мать Кеке приветлива, бодра. Она рассказывает нам о незабываемых минутах.
— Радость? — говорит она. — Какую радость испытала я, вы спрашиваете? Весь мир радуется, глядя на моего сына и нашу страну. Что же должна была испытать я — мать?
Мы сидим в просторной светлой комнате, посредине которой — круглый стол, покрытый белой скатертью. Букет цветов. Диван, кровать, стулья. Над кроватью — портреты сына. Вот он с Лениным, вот молодой, в кабинете…
— Пришел неожиданно, не предупредив. Открылась дверь — вот эта — и вошел он. Он долго целовал меня, и я тоже. — Как нравится тебе наш новый Тифлис? — спросила я. — Он сказал, что хорошо вспомнил о прошлом, как жили тогда. Я работала поденно и воспитывала сына. Трудно было. В маленьком темном домике через крышу протекал дождь, и было сыро. Питались плохо. Но никогда, никогда не помню, чтобы сын плохо относился ко мне. Всегда забота и любовь. Примерный сын!
Весь день прошел весело. Иосиф Виссарионович много шутил и смеялся, и встреча прошла радостно…»
[366]
Такое впечатление, что речь идет о протокольной встрече двух старых дипломатических знакомцев, а не о свидании любимой матери с обожаемым сыном. И действительно, эта встреча, как и встреча с внуками, была публичной, напоказ! Они обставлялись и проводились как этапные политические и государственные «мероприятия». Ни внуки, ни сын не оставались ни минуты наедине с бабушкой и матерью. Как в первом, так и во втором случае ответственным лицом за «мероприятие» был Берия.
Однако Сталин не удовольствовался столь скромной и краткой информацией о сыне и его матери. Через два дня в «Правде» вновь было дано, но уже развернутое сообщение ТАСС: «…На удобном, обтянутом ковровой тканью диване за столом сидит скромно одетая пожилая женщина в роговых очках. Голова ее покрыта черным платком. Перед нашим приходом она просматривала газету. Мы пожимаем ее старческую руку. При упоминании имени сына глаза загораются радостью. В ее взоре и ласка и гордость.
— Моя встреча с Сосо… Я не видела его уже порядочно времени, нездоровится мне, чувствую себя слабой, а при встрече с ним так обрадовалась, будто крылья выросли…
Зябко закуталась в шалевую накидку. Годы берут свое… Малейшая прохлада может повлиять на ее здоровье.
— Приходит наш Лаврентий (секретарь крайкома ВКП(б) Л. Берия), — продолжает она, — и говорит, что пришел Сосо, что он уже здесь и сейчас войдет. Открылись двери, и на пороге показался он, мой родной… Смотрю и не верю своим глазам. Он тоже обрадован… Неожиданно как-то я заметила в волосах моего сына серебряные пряди. Я даже спросила: “Что это, сын, поседел, что ли?” А он отвечает: “Ничего, мать, седина, — это не важно. Чувствую себя прекрасно, ты не сомневайся в этом”.
Потом сын-вождь попросил мать прислать орехового варенья для Светланы, расспрашивал о знакомых и близких, а затем, вместе с сопровождающими его лицами, ушел осматривать новый Тбилиси.
— Скоро Сосо и товарищи вернулись с прогулки по городу. Опять много беседовали, — продолжала мать. — Угостила я его хорошо. Не забыла дать на дорогу и банку орехового варенья для Светланы.
Но день был короток. Скоро наступила минута прощания. Подошел Сосо ко мне и крепко, крепко меня поцеловал…»
[367]
Судя по газетному отчету, они действительно не виделись много лет. Так много, что он успел поседеть. В отчете не говорилось, что мать не удержалась и бросила сыну упрек: «А жаль, что ты так и не стал священником»… И здесь же Светлана Аллилуева добавляет: «Он повторял эти слова с восхищением; ему нравилось ее пренебрежение к тому, чего он достиг, — к земной славе, к суете»
[368]. Может быть, действительно нравилось ее особо кавказское материнское упрямство, но он не мог не чувствовать и некую двусмысленность в этом упреке. Она же не могла не понимать, какой славы и могущества достиг ее мальчик, и все же упрекала.
Я не понаслышке знаю, как долго на Кавказе могут не общаться друг с другом самые близкие и горячо любящие родственники. Даже смерть не всегда полностью усмиряет их.
Больше мать и сын не увидятся. Он попрощался с ней навеки еще при ее жизни. Он не поехал и на похороны — в полный мах шла кровавая жатва тридцать седьмого года. Но похоронили ее по-княжески, возле церкви Святого Давида, рядом с могилой Грибоедова и княгини Чавчавадзе. Это небольшое мемориальное кладбище расположено в красивейшем месте Тбилиси, на Давидовой горе. Говорят, что позже Сталин расспрашивал чету Берия о последних днях жизни матери
[369]. Значит, вспоминал.
Грех семинариста?
У меня есть веские основания утверждать, что Сталина из предпоследнего класса духовной семинарии Тифлиса исключили на двадцать первом году жизни не за революционную деятельность, как это он утверждал сам в официальной биографии, или из-за того, что не смог оплатить обучение, как об этом сказано в архивных семинарских бумагах. Напомню — за него, как за бедняка, все годы платило духовное ведомство. Почему же об этом вновь встал вопрос на последнем году обучения? Есть документы, на основании которых можно предположить, что у будущего священника где-то около 1898 года родилась внебрачная дочь, за что его, возможно, под «благопристойным» предлогом и изгнали.
16 апреля 1938 года на имя Поскребышева была направлена «совершенно секретная» служебная записка. Об особом характере этого документа говорит хотя бы то, что письмо собственноручно написал один из крупных работников НКВД СССР того времени В. Иванов. На бланке наркомата карандашом Иванов начертал:
«Служебная записка.
