Где он в эти дни, у кого жил, ночевал — мне неизвестно. Сам И.В. приходил в управление, говорил мне о том, что надо ехать обратно, и мы уезжали. По дороге население к И.В. относилось хорошо; стлали ему лучшую постель (перины, заячьи одеяла), хорошо кормили. Проезжавший по Курейке служитель культа — никогда к Джугашвили не заходил. Если приезжали в Курейку начальники, купцы то останавливались у Тарасева Михаила, дом которого сщитался дворянской квартирой, Курейка была самая отдаленная и суровая ссылка для политических.
Стражник Лалитин
[399], у которого я принял Джугашвили и оружие, мне наказывал строго наблюдать за И.В. так как он собирается бежать, но я строгость к нему не проявлял. Лалитин проверял Джугашвили каждое утро, иногда и ночами, за что И.В. просил Кибирова снять Лалитина, обижался на его и Свердлов, в результате чего Лалитина сняли и заменили мною. Мне известно, что Сталина в Курейку сослали потому, что он был серьезный политический ссыльный, для того, чтобы его лучше изолировать от других ссыльных, чтоб не мог оттуда сбежать. По моим наблюдениям И.В. бежать из Курейки не собирался так как это было безнадежно.
До Сталина и Свердлова в Курейке из ссыльных никого ни когда не было. В начале 1917 года я, возщик и И.В. поехали на лошадях в Монастырское, откуда И.В. больше не вернулся, а я получил новое назначение…
Тов. Сталин, будучи в Курейке много читал и писал, что писал и читал — мне не известно. Книгами он запасался в Монастыр{ском}, там же закупал канцелярские принадлежности и, кроме того книги и журналы получал по почте. В Курейку приезжал к тов. Сталину из станка Горошиха какой-то ссыльный, долго находился у него, фамилию ссыльного я не помню. И.В. очень любил детей, дети часто собирались у него, с ними он играл, ласкал их, бывало, расставит руки в сторону и бегает с ними по избе.
В обращении с местным населением И.В. был очень вежлив, не называл как мы: “Гришка”, “Мишка” и т. п., а называл: Григорий, Михаил, а взрослых и пожилых людей наз{ывал} по имени и отчеству. Во время читки газет иногда говорил И.В.: “Румыния снова хорохорится”. Курил всегда из трубочки с изогнутым мундштуком, курил простую махорку и иногда др. табаки. Носил черную шляпу, френч и брюки, черные диоганаливые, сапоги английского фасона — широкий носок. Мылся в курной (по черному) бане у соседа так как у Перепрыгиных своей бани не было. Зимой ходил в сапогах, а для выездов местное население давало ему унты и сокуй. Последние были сделаны из оленьих шкур. И.В. брил бороду, носил усы, на голове носил большие зачесанные назад волосы, волосы были красивые. В Курейке местных жителей заедали комары и мошка, и В.И., спасался от них в тюлевой черной сетке, от мошки не было спасения и в доме, по этому И.В. спал под пологом.
Точно не помню, но, кажется, И.В. получал кормовых по 15 руб. в месяц, я же получал 50 руб. в месяц, этих денег мне никогда не хватало, а И.В. тем более, — поэтому находился в постоянной нужде. В присутствии детей И.В. рассказывал о своем детстве, говорил, что я был капризный, иногда плакал, жилось плохо. В Курейке И.В. частенько ходил на прогулку, но далеко в тайгу не уходил так как заедали комары. На лодке катался один, в этом отношении был бесстрашный, даже местные жители удивлялись, как он в большие волны сам справлялся, его сильно бросали волны. Ширина Енисея у Курейки — 5 км., {И.В.} переезжал один на другую сторону в лавчонку за продуктами и, особенно за табаком, которого у нас часто не хватало. Пищу готовил И.В. Сталин исключительно сам. Приезжавшими купцами, начальством не интересовался, разговоров у него с ними не было.
Однажды, я слыхал анекдот, рассказанный тов. Сталиным такого порядка: о том, что у одного барина заболели зубы, и он своего слугу посылал за врачом, но забыл его фамилию, сквозь боль говорил, что фамилия врача Конев или Жеребцов, а в итоге она оказалась Овсянников, но ведь лошадь ест овес, есть, значит, что-то общее между этими фамилиями. Мы очень крепко смеялись так как тов. Сталин рассказал очень интересно, говорил он другие анекдоты, но их я не помню…
Зимой И.В. участвовал в устройстве “катушки”, сам катался на ней и любил это время провождение. Перчаток у него не было, а чтобы не отморозить руки, он завязывал рукава, кроме того, И.В. любил кататься на лыжах.
Мне 62 года, в 1929 году я вступил в колхоз…»
[400] Далее Мерзляков повествует о своих злоключения и письме Сталина в его защиту.
Воспоминания Мерзлякова позволяют объяснить многие особенности, предсказать некоторые черты и стиль поведения будущего всемогущего правителя. Ему действительно неплохо жилось, несмотря на отдаленность ссылки и суровость климата. С появлением Мерзлякова у него была почти полная свобода передвижения. Он десятки раз ездил, пусть и в сопровождении стражника (почти — друга), в различные населенные пункты и беспрепятственно встречался с соратниками и друзьями. Но особенно интересен рассказ о любви Сталина к охоте и рыбалке.
* * *
Если у него не было никакой городской, цивилизованной профессии, то охота и рыбная ловля стали его не только важным подспорьем для существования, они стали средством для воспитания и развития особых черт характера. Длительные отлучки с одним из братьев Перепрыгиных в тайгу, с оружием, умение выследить, подстеречь и убить зверя, способность терпеливо ждать, пока рыба попадется на крючок, а потом, несмотря на ее величину и силу, затащить на лед или целеустремленно переплывать в лодчонке, в одиночку (с больной рукой и легкими!) пятикилометровый неспокойный Енисей за желанной пачкой махорки — все эти качества охотника и рыболова мы без труда найдем у политика Сталина. Хозяин Кремля терпеливо, иногда годами «водил» на невидимом крючке очередную политическую жертву, «прикармливал» ее всяческими должностями, посулами и обещаниями, то натягивал, то вновь отпускал «лесу», а затем, когда жертва думала, что все обошлось, рывком «подсекал» ее. Так действуют опытные рыбаки, когда имеют дело с крупной добычей. Иногда тактика из рыбачьей легко менялась на охотничью, но это сути не меняет. В 1917 году в Петрограде, а затем в Кремле появился грузин Коба, прошедший воспитание не только в православном духовном училище, не только в ссылках и тюрьмах и не только в конспиративном подполье, но и в сибирской приполярной тайге. Позже дочь писала: «Он вспоминал всегда о годах ссылки, как будто это были сплошь рыбная ловля, охота, прогулки по тайге. У него навсегда сохранилась эта любовь»
[401].
Охотник или рыбак — это древнейшие человеческие профессии, объективно требующие навыков убийства и первично удовлетворявшие в человеке самые жгучие плотоядные потребности. Позже, в Кремле, Сталин говорил соратникам, что нет большего удовольствия, чем выследить врага, уничтожить его, а потом выпить вина. Такой «охотник» без сомнения не только понимал смысл ницшеанской мысли о преимуществах местонахождения по ту сторону добра и зла, но и собственным путем постигал ее, освежевывая очередную парную тушу и запивая удачу чаркой. И еще штрих к его бестрепетному отношению к живой плоти. Житель Курейки Ф.А. Тарасев вспоминал, что однажды, когда он уехал, его корова объелась какой-то травы и ее пришлось зарезать. «Иосиф Виссарионович с соседями прирезал нетель, а мясо прибрал и посолил, сделал все как хороший хозяин»
[402]. Впоследствии именно так: «Хозяин» с большой буквы, называло его кремлевское окружение.
