Сталин как рационально мыслящий, живой человек не верил и не мог верить в судьбу. Замечательный диалог состоялся между ним и известным немецким прозаиком Эмилем Людвигом, публиковавшим в 1930-х годах документальные портреты исторических деятелей эпохи. «А верите ли Вы в судьбу?» – спросил прозаик. На что Сталин ответил: «Нет, не верю. Большевики, марксисты в судьбу не верят. Само понятие судьбы, понятие «шикзаля» – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков, у которых богиня судьбы направляла судьбы людей». Но профессионал, который неосознанно смотрел на героя иначе, не унимался: «Значит, тот факт, что Вы не погибли, является случайностью?» Сталин: «Имеются и внутренние и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть. “Судьба” – это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю. Конечно, были причины того, что опасности прошли мимо меня… Так называемая судьба тут ни при чем»
[57]. Сталин был абсолютно прав, но до того момента, пока не умер.
В позиции каждой стороны, у героя и его исследователя, свои преимущества и свои неисправимые изъяны. Так, исследователь с полным знанием дела, прописывая детали «фона» и детали портрета на этом фоне, не может знать даже того, что творилось, например, в душе и голове портретируемого Иосифа Виссарионовича Сталина 5 марта 1953 года в 21 час 47 минут, то есть за три минуты до последнего удара сердца. Что он чувствовал и думал, и был ли он способен чувствовать и думать в тот момент, когда приподнял в последний раз левую, не разгибавшуюся в локте руку с вытянутым вверх перстом, то ли угрожая, то ли призывая кого-то? Историк никогда не сможет узнать ни об этих минутах, ни о тысячах других минут и мгновений внутренней, иначе – подлинной жизни своего героя. Так что выписать подлинный образ Сталина, как и любого другого исторического персонажа, вряд ли когда удастся. Если гипотетически предположить, что такую задачу можно разрешить, не прибегая к неизбежным домысливаниям, то историк смело может взять на себя божественную функцию воскрешения словом. Однако, как и во всех правилах, здесь могут быть некоторые исключения.
Источников, непосредственно отражающих скрытую интеллектуальную и духовную жизнь человека, почти нет. Лишь прерывающимся пунктиром обозначают некоторые внутренние процессы черновые и подготовительные материалы людей, привыкших излагать свои мысли на письме. Сюда же примыкают зафиксированные спонтанные комментарии и высказывания, как бы проговорки. Здесь же – пристрастия и предпочтения, выбор людей, авторов книг, выбор идей, художественных и исторических образов. Многое, конечно, зависит от темперамента и способности понимания. Но именно здесь историк может надеяться заглянуть за кулису души.
Сталин читал чрезвычайно много и очень много комментировал прочитанное. Читал не только как высший государственный и партийный чиновник читает документы. Он читал еще и как главный редактор, и как главный политический и духовный цензор огромной державы. Он читал и как обычный заинтересованный, но к тому же еще и как страстный человек, тут же комментируя для себя или других книгу, статью, рукопись учебника, романа или киносценария. Это небольшие, но все же лазейки, которые могут помочь проникнуть за непроницаемую завесу сталинской души.
Первая опорная точка портрета – Сталин и Бог
Наметим первые опорные точки будущего портрета. На противоположных сторонах незапятнанного, еще чистого исторического полотна поставим соответствующие знаки. На полюсе «+» набросаем первые штрихи того, как он видел себя (и физически, и психологически), а на полюсе «-» – как его видели другие в разное время, но со стороны. Не моя идея эта игра с полюсами – Сталина. Как и в электрическом поле, эти условные знаки не несут в себе по отдельности никакой нагрузки, но соединенные вместе приобретают исключительное значение. Недаром, находясь уже ближе к концу жизни, он поставил сам себе в особую заслугу умение учитывать эти самые плюсы и минусы. Совсем не случайно в последнем издании «Краткой биографии» появилась такая характеристика: «Сталин мудр, нетороплив в решении сложных политических вопросов, там, где требуется всесторонний учет всех плюсов и минусов»
[58]. Казалось бы, речь идет об элементарной взвешенности, необходимой любому человеку при принятии серьезных решений. На самом же деле здесь все сложней.
Как и всех людей от века, его мучил смысл жизни, который по существу сводится к вере или неверию в Бога. Как и для многих, вера и неверие в Бога для него упирались в дилемму разума и чувства. Как и многие, в Новое время он считал, что его мысли о Боге и представления о нем порождены исключительно человеческим, то есть его же собственным, иллюзорным сознанием.
Как-то он зачитался фрагментами неоконченной книги Анатоля Франса «Последние страницы. Диалоги под розой», которая была издана в СССР до войны. Диалоги были посвящены различным темам. На текстах трех диалогов, «О Боге», «Из диалога о стыдливости» и «Диалог о старости», Сталин сделал отметки, а также оставил много развернутых замечаний. Подчеркнул их названия и в оглавлении книги. Все три диалога имеют особое значение для нашего обозрения душевного и интеллектуального мира вождя.
В диалоге «О Боге» Франс устами одного из героев книги заявлял, а Сталин отмечал:
«…если бог существует, его бесконечность прекратилась с того мгновения, как он создал мир…»
[59]
Замечание вполне здравое, если предположить, что Бог создал мир конечным, а это спорно. И другую шутливую мысль писателя, развивающую идею «смерти» Бога, Сталин пометил, соглашаясь:
«Необходимо признать, что его бесконечность причиняла ему неудобства; например, не позволяла ему передвигаться с одного места на другое, так как он был вездесущ»
[60].
Согласился Сталин и с мнением составителей и редакторов книги, что Франсу лучше всего удается критика религиозных представлений о Боге, о творении мира и критика тех моральных запретов, которые Бог наложил на людей. Поддерживая взятый писателем шутливый тон, Сталин вслед за ним отмечал и увлеченно комментировал размышления о разнице в единобожии христиан и многобожии древних греков:
«Единый бог, если он заблуждается, составляет несчастье верящих в него народов. Если даже он мудр, то мудрость его одного сорта, подходящая к одному только сорту людей.
Боги Греции разнообразием своих характеров лучше подходили к разнообразию человеческих умов. Эти боги, не соглашаясь между собою ни в чем, жили, однако, во взаимной гармонии. В троянскую войну одни стояли за греков, другие за троянцев. Этим они научили греков мыслить широко и терпимо»
[61].
