Среди книг, которые Сталин в течение жизни несколько раз перечитывал, была работа В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Когда в 1935 году она в очередной раз была издана в составе второго издания собрания сочинений Ленина, Сталин трижды прошелся по ее страницам с карандашом в руке. Как известно, Ленин считал: главное отличие между материализмом и идеализмом заключено в представлениях о том, что первично: материя или дух? При этом Ленин опирался на материалистические воззрения Маркса и Энгельса. На одной из страниц Ленин процитировал фразу Энгельса из работы «Людвиг Фейербах», а Сталин подчеркнул в ней: «Материя не есть продукт духа, а дух есть лишь высший продукт материи»
[1211]. Точно так же он проштудировал таблицу, заимствованную Лениным из работы Геккеля, в которой сопоставлялась «монистическая теория познания» и «дуалистическая теория познания»
[1212]. Особо отметил слова Ленина: «Идеализм есть поповщина»
[1213]. Поэтому для публичного большевика-материалиста Сталина все сомнения давно были разрешены – «только идеалисты могут говорить о мышлении… без языка». Но наедине он мог позволить себе поразмышлять в русле идеалистического (евангельского) дуализма – а не является ли «язык материей духа», то есть дух являет себя в слове, которое было у Бога и которое было Бог (Иоанн)? Его публичная интеллектуальная и интимная духовная жизнь была столь же расщеплена и двулична, как язык его публичных высказываний и истинное содержание мышления.
Марр действительно заявлял о возможности и даже естественности мышления вне языковых форм. При жизни эти его высказывания выслушивали отчужденно и чаще – молча, а Марр, как всегда, обижался, не способный толком объяснить, что он имеет в виду и как же это возможно. Но вот в 1923 году в Германии начинает выходить трехтомная монография ученика Эдмунда Гуссерля известного философа Эрнста Кассирера «Философия символических форм». В 1925 году вышел второй том, а в 1929 году – последний. На русский язык книга была переведена только в 2002 году
[1214]. В 1926 году Марр знакомится по немецкому подлиннику со второй книгой Кассирера, посвященной языку в широком смысле слова, как различным символическим формам общечеловеческого мышления, и спешит поделиться своими впечатлениями с академическими собратьями: «В последнее время мы обрели, казалось бы, союзника в лице известного немецкого ученого философа Кассирера (Cassirer), поставившего совершенно конкретно вопрос о происхождении языка, не в пример языковедам-индоевропеистам, как научную проблему. Совершенно неожиданно для нас и независимо от нас, в его построении яфетическая теория получает поразительное подтверждение целого ряда своих положений, вплоть до одинаковой их формулировки и тождественности терминов, но и у него мы не находим вовсе внимания к социальному моменту в той мере, в какой вынуждают нас его утверждать чисто языковые факты и наблюдения. У нас возникает сомнение, может ли воспринять философ-кантианец, тем более новокантианец, яфетическое учение об языке с признанием массовой общественности, как основного творческого фактора?»
[1215]
Имя Кассирера стало известно российской научной общественности еще в 1912 году после публикации перевода его первой значительной работы «Познание и действительность»
[1216]. Возможно, Марр ее читал и отсюда характеристика философа – «новокантианец». В 1922 году на русский язык была переведена еще одна книга Кассирера «Теория относительности Эйнштейна», но эти проблемы Марра, кажется, не волновали
[1217]. Марр не раз ездил в Европу с докладами и до революции, и после нее, особенно часто во Францию и Германию. Издал некоторые свои труды на французском и немецком языках. Среди его непримиримых официальных оппонентов был известный французский лингвист А. Мейе, жестко критиковавший Марра в зарубежной печати, чьи работы даже в те годы публиковались в Советской России. Тогда же против Марра, помимо Е. Д. Поливанова в России и А. Мейе в Европе, выступил очень талантливый их младший современник, эмигрировавший в Чехословакию князь Н. С. Трубецкой. Как и Марр, он стал заниматься кавказскими, славянскими и другими контактными с ними языками. Как и Марр, он разработал собственные универсальные способы передачи на письме звуков речи и основал новое научное направление – фонологию. Позже Кассирер высоко оценил фонологию Трубецкого
[1218] и исследования другого выдающегося лингвиста родом из России – Романа Якобсона, также негативно оценивавшего труды Марра. Судя по некоторым косвенным признакам, Кассирер мог быть знаком с переводными работами Марра или хотя бы иметь о них общее представление. Трубецкой, в отличие от Марра и примерно так же, как Поливанов, не пытался пересмотреть достижения компаративистики и не порывал с фундаментальными идеями индоевропеизма, а, напротив, развивал их на все еще новом тогда языковом материале славянских и кавказских языков. Он открыто заявил, что поставил перед собой цель, систематически изучив традиционным сравнительно-историческим методом языки Кавказа, отмести все претензии яфетической теории Марра
[1219]. Мне кажется, что попытка не во всем ему удалась, но эта тема для особого рассмотрения специалистами. Во всяком случае, Трубецкой, как и Марр, не только пришел к открытию на Кавказе, в России, на Балканах представителей различных и отдаленных языковых семей, но он обнаружил новое явление – исторически сложившиеся общности языков, не состоящих в родстве, но зримо идущих к «схождению». Думаю, что здесь прослеживается не только негативное, но и позитивное воздействие взглядов Марра, на работы которого князь иногда ссылался.
Важно отметить то, что в «Философии символических форм» Кассирера академик Марр действительно обнаружил много созвучного своим взглядам. В отличие от Сталина с его наивно-прагматическим утверждением, что человек мыслит «лишь на базе языкового материала, на базе языковых терминов и фраз», Кассирер говорил, что человек мыслит (и тем отличается от животных) символическими формами, а не словами и фразами. Знаковыми же системами, то есть сигналами своего «языка», пользуются и животные. Человек использует сразу множество знаковых систем (языков) для оформления всего разнообразия символического мира своего мышления. Человек мыслит не словами и не значениями, которые он вкладывает в слова и в другие семиотические системы. Он мыслит образами, или, как утверждал несколько раньше Кассирера известный социал-демократический деятель П. Юшкевич, человек мыслит «иероглифами». Ленин написал свою известную книгу «Материализм и эмпириокритицизм» в том числе и для того, чтобы опровергнуть Юшкевича и близкого ему по взглядам А. А. Богданова. Кстати, когда Богданов после революции попытался обосновать свою концепцию происхождения общечеловеческого языка, Марр по ее поводу написал небольшую разгромную статью
[1220]. Впрочем, много раньше их идею о том, что человек мыслит «именами» или «иероглифами», высказывал в общей форме Гегель
[1221], а до него Вико. По свидетельству же Ветхого Завета, много раньше всех земных мудрецов Бог надоумил Адама наделить все окружающее «именами». Библейское «имя» – это не знак, имя – это эйдос, образ. Так что в этом вопросе Марр находился в русле мощнейшей религиозной, научной и культурной традиции, никак не вписывающейся в ленинскую полярную классификацию. Кассирер утверждал, что не только известные способы передачи информации: жест, мимика, фонетический язык, но все явления культуры: мифология, религия, искусство, история, наука и т. д. – есть различные системы одного и того же порядка, форматирующие мысль
[1222]. Поэтому «язык и мышление» не могут быть сведены лишь к фонетическому языку и связанной с ним одной из форм воплощения мышления. При всем качественном разнообразии и даже противоположности функционирования символических форм у них единая основа – символизация. Так что в 1926 году Марр не случайно помянул Кассирера. (Не могу не отметить также, что младший современник Марра, основоположник современной культурологии американец Лесли Уайт заложил ее теоретические основы на базе той же самой способности человечества к тотальной «символизации»
[1223].) Но усложненно излагая отдельные глубокие мысли и провидческие догадки и даже собирая оригинальные концептуальные конструкции, Марр так и не создал систематической, хорошо обоснованной и понятно изложенной общей философии языка, мышления и материальной культуры. Сталин был прав, когда написал, что Марр «пытался создать самостоятельную теорию языка». Но он был не прав, когда заявил, что это у него не получилось из-за методологических и идейных пороков и ошибок. Парадоксально, но факт – главным пороком научных воззрений лингвиста Марра была его неспособность изъясняться обыденным русским языком и хотя бы раз систематически изложить все элементы своей философии языка, мышления и культуры. В его архиве находятся зримые следы безуспешных попыток соединить собственные труды в некую целостность. Все, что он смог сделать, – это механически объединить разные работы разных лет в некий лекционный конгломерат.
