На протяжении нескольких десятилетий, из года в год, изо дня в день, через печать, радио, кино, на всевозможных торжествах, партийных форумах и государственных мероприятиях, на обычных, почти семейных ночных посиделках с ближним политическим кругом на сталинской даче, – везде нескончаемым потоком лилось славословие. Главными пунктами этого славословия были пожелания вождю «здравия» и «вечной жизни». К нему, как к древнеегипетскому фараону, как к земному воплощению божества, взывали в песнях, стихах и обращениях не только в дни юбилеев, но повседневно и даже ежечасно. Впрочем, так же часто обращались с ритуальными пожеланиями здравия царю православные священники по всей дореволюционной России.
Вот только одна микроскопическая капля из этого потока. Прославленный полярник и мужественный человек И. Д. Папанин послал приветствие к очередному юбилею: «Вы бессмертны, наш любимый вождь. Живите еще трижды по столько, сколько вы прожили до сих пор!» Это еще (или уже!) 1929 год. Сталин на вершине власти всего лишь пять лет.
Чем более беспощадно он вырубал человеческий «лес» и особенно молодую партийную «поросль», чем больше летело «щепок» от этих порубок («Лес рубят – щепки летят», – любил приговаривать он в разгар репрессий), тем больше ему самому хотелось жить, и жить как можно дольше. Знаменитый фантаст и мудрый утопист Герберт Уэллс, повидавший на своем веку почти всех великих государственных деятелей, с англосаксонской сдержанностью отнесся к восторгу А. Бубнова, сталинского наркома просвещения и одного из немногих неотстраненных старых большевиков. Встретившись с ним в 1934 году, Уэллс написал: «Бубнов и Сталин последние из оставшихся в живых вождей, которые участвовали в фанатической борьбе в момент революции, и он сказал, что они оба собираются прожить 100 лет, чтобы увидеть, наконец, плоды русского процветания»
[144]. Бубнов не прожил и пяти лет после этой встречи, так как был расстрелян. В 1935 году Анри Барбюс в панегирике «Сталин» восторженно всхлипнул: «В этой великой стране… ученые начинают действительно воскрешать мертвых и спасать живых кровью трупов…»
[145] Не знаю, как это по-французски, но в русском переводе это прозвучало страшновато.
* * *
Все эти высказывания, статьи, книги о продлении жизни и правительственные решения появлялись на фоне постоянно муссировавшихся сообщений о раскрытии заговоров с целью покушения на жизнь отдельных членов Политбюро и особенно товарища Сталина. Сердобольный и якобы оппозиционно настроенный Горький направил Сталину записку, прочитав в марте 1935 года первый циркуляр о «причинах» падения Авеля Енукидзе:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Не так поражает поведение Енукидзе, как постыдно равнодушное отношение партийцев к этому поведению. О том, что старик тесно окружен дворянками, меньшевичками и вообще говенными мухами – давно знали и говорили даже беспартийные… Чем ближе к войне – тем более усиленно будут мерзавцы всех мастей стараться убить Вас, дабы обезглавить Союз. Это – естественно, ибо враги хорошо видят: заменить Вас – некем… Берегите себя. Мировая – всемирная – ненависть к Вам всех подлецов и мерзавцев говорит Вам о Вашей величине, о значительности Вашей работы так же красноречиво и убедительно, как горячая любовь всех честных, искренних революционеров…»
[146]
Мало кто знал и знает до сих пор, что уж в чем в чем, а в физическом и душевном здоровье Сталин действительно нуждался всю жизнь. И особенно в эти роковые для советских людей 1930–1950-е годы. Даже дочь, когда вспоминала об отце, пользовалась скорее сведениями, почерпнутыми из разговоров и слухов: «Здоровье отца было, в общем, очень крепким. В 73 года сильный склероз и повышенное кровяное давление вызвали удар, но сердце, легкие, печень были в отличном состоянии. Он говорил, что в молодости у него был туберкулез, плохое пищеварение, что он рано потерял зубы, часто болела рука, покалеченная в детстве. Но, в общем, он был здоров. Сибирские сухие морозы оказались нетрудными для южанина, и во второй половине жизни его здоровье только окрепло. Неврастеником его никак нельзя было назвать; скорее ему был свойственен сильный самоконтроль»
[147]. Почти все здесь не так, кроме замечаний о самоконтроле, туберкулезе и пищеварении.
* * *
Никто не обратил пока должного внимания на то, что «дело» Бухарина одновременно является первым делом «врачей-убийц» и вообще – «отравителей». С Бухариным судили трех виднейших медицинских светил того времени: Д. Д. Плетнева, Л. Г. Левина и И. Н. Казакова, как организаторов под прикрытием медицины покушений на Сталина, убийства А. М. Горького, его сына А. Пешкова, В. Р. Менжинского, В. В. Куйбышева и других. Самого близкого до определенного времени сталинского соратника-палача Г. Ягоду судили на процессе Н. Бухарина тоже как «отравителя». Это тем более примечательно, что Ягода по своей первоначальной профессии был фармацевтом. По специфически «врачебному» признаку 1938 год довольно тесно связан с 1953 годом. Какова причина, откуда у Сталина эта упорная, почти маниакальная тенденция втянуть в очередной кровавый круговорот репрессий именно людей врачебной профессии? Даже вполне очевидная еврейская «проблема» не все до конца объясняет. Для того чтобы иметь предлог ввергнуть одну из древнейших российских наций в пучину нового геноцида, можно было использовать почти любой отряд советской интеллигенции. Наконец, можно было обойтись вообще без всяких серьезных предлогов, как он это сделал по отношению к калмыкам, чеченцам, балкарцам и другим. Но почему именно врачи?
Известно, что Сталин большую часть своей «кремлевской» жизни боялся быть отравленным. Можно, конечно, все свалить на патологическую подозрительность «отца народов». Но у сталинских страхов были и вполне реальные причины. Массовые репрессии, особенно захватившие высшие эшелоны власти, должны же были привести хоть к какой-то попытке сопротивления. Сталин только по этой причине уж должен был быть всегда в нервном напряжении и настороже. В то же время он, без сомнения, сам был одним из инициаторов создания в недрах ОГПУ-НКВД специальной токсикологической лаборатории. Об истинной роли этой лаборатории в политической игре сталинской (и не только ее) эпохи не скоро станет все до конца известно. Но уже то, что о ней рассказал П. Судоплатов, один из руководителей НКВД-МГБ того времени, – вполне весомая причина для того, чтобы судить о том, что Сталин действительно возродил средневековую роль ядов и отрав в современной истории. Сотрудники этой лаборатории «привлекались для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению правительства в 1937–1947 годах и в 1950 году, используя для этого яды»
[148]. Так что политические убийства с помощью ядов у нас еще с тех пор стали обычным делом. Недаром Троцкий постоянно сравнивал Сталина с известнейшими в средневековой истории отравителями – Чезаре Борджиа и герцогом Сфорца. С древнейших времен известно, что профессиональные отравители больше всего боятся быть отравленными.
