Завершая некролог, Сталин писал: «Такова картина короткой, но полной бурь жизни тов. Телия.
Изумительные способности, неиссякаемая энергия, независимость и апостольский дар – вот что характеризует тов. Телия»
[316]. «Апостольский дар»! Ну, никак не мог Коба вытравить в себе не только национальное, но и семинарское восприятие мира.
Давно стало общим местом заявление о глубоком антисемитизме Сталина. Проблема, требующая отдельного и очень серьезного рассмотрения. У меня сейчас создается впечатление, что, как и многое другое в душевной и интеллектуальной жизни вождя, «еврейский вопрос» – действительно очень важная составляющая его жизни и практической политики – развивался в его внутреннем мире как бы циклически. И первый такой «цикл» завершился ко времени V Лондонского съезда партии, собравшегося весной 1907 года. Вернувшись на Кавказ, Коба поделился своими наблюдениями и впечатлениями в статье «Записки делегата».
Среди жителей Гори во времена детства Сосо евреев практически не было. Преобладали армяне и грузины. Даже русских было немного. Но мальчик, воспитываемый набожной матерью, а затем в духовном училище, вторым после имени Христа, конечно же, должен был услышать имя предателя Иуды и имя народа, кричавшего во времена царя Ирода: «Распни, распни Его… и пусть кровь Его будет на нас и детях наших». После того как Иосиф перебрался в Тифлис, «еврейский вопрос» он уже воспринимал не только в трактовке духовных наставников и истории церкви, но и на практике, в жизни. Еврейская община Тифлиса была в те времена одной из самых древних и довольно многочисленных на Кавказе. В повседневной жизни Иосиф привык видеть в местных евреях мелких торговцев и ремесленников, имеющих низкий социальный статус. И в этом смысле всех «инородцев» Грузии, включая армян, азербайджанцев (до революции их называли «татарами»), он воспринимал как нации, равно с грузинами угнетаемые русским самодержавием. По мере втягивания в политическую борьбу для него становилась все ощутимее не только социальная, но и национальная составляющая. Среди российских социал-демократов разных течений русские, евреи и грузины составляли абсолютное большинство. Но внутри этого течения национальный состав был далеко не одинаков. При желании за политическими пристрастиями можно было легко обнаружить национальный мотив. Сталин, примкнув к большевикам, которые на самом-то деле длительное время были в РСДРП в меньшинстве, все чаще выступал не только против меньшевиков-грузин, но и против меньшевиков-евреев и бундовцев. И еще один немаловажный факт, который, как я думаю, оказал негативное влияние на отношение Сталина к евреям в то дореволюционное время. Именно на Лондонском съезде он увидел и услышал блистающего Л. Д. Троцкого. Коба тоже выступал, но говорил кратко, невыразительно и затрагивал малозначимые вопросы. Обстоятельства политической борьбы и личная зависть породили первые приступы антисемитизма Кобы Ивановича. Этот гибридный псевдоним он сознательно избрал во время работы съезда и потом подписался им под газетным отчетом. В отчете, написанном уже по-русски, Коба Иванович впервые публично обозвал Троцкого («красивая ненужность») и также впервые использовал статистику съезда для анализа национального состава и для далекоидущих политических выводов. Позже национальный состав съездов и руководящих партийных органов будет им отслеживаться с неизменным вниманием.
«Не менее интересен состав съезда с точки зрения национальностей, – делился своими впечатлениями Иванович. – Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев). Далее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины и т. д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики – еврейская фракция, большевики – истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром»
[317]. Не будем очень сильно придираться к шутливой интонации. Делегаты съезда, как и сам автор, явно в доброжелательном тоне обсуждали национально-политический состав съезда. Но затем Коба Иванович переносит вопрос в более широкую область классово-национального состава населения России. И тогда он уже без всякой ссылки на статистику заявляет, что в большевистской партии потому преобладают русские, что они представляют истинно пролетарские промышленные районы империи. Меньшевики же, среди которых преобладают евреи и грузины, представляют районы «мелкого производства». Коба, конечно же, просто повторил самоутешительные доводы, которые приводили своим последователям большевистские лидеры, терпящие поражение на съезде. Но то, что истинные пролетарии – это большевики и русские, а меньшевики и евреи – это мелкие торгаши, примазывающиеся к революции, он крепко усвоил на будущие времена. Он также повторил, причем с откровенным удовольствием, ядовитое замечание Розы Люксембург в адрес Бунда, которая, в отличие от Алексинского, сама была еврейкой по национальности: «Тов. Роза Люксембург художественно-метко охарактеризовала эту политику Бунда, сказав, что политика Бунда не есть политика зрелой политической организации, влияющей на массы, что это – политика торгашей, вечно высматривающих и вечно выжидающих с надеждой: авось завтра сахар подешевеет»
[318]. Так «еврейский вопрос» сравнительно плавно вошел в повседневную жизнь новоявленного Навуходоносора.
В Кобе Ивановиче уже было все то, что потом обнаружилось и развилось в зрелом Сталине. Но те первичные мнения, взгляды и пристрастия, которые выработал в себе провинциальный грузинский революционер-пропагандист, стали приобретать сосем иное качество, когда он завладел абсолютной государственной властью.
От «Великого Моурави» до «Великого Сталина»
Состав ленинского руководства российским государством был более интернациональным, чем за всю предыдущую историю. Так или иначе, в нем было представлено большинство национальностей, проживавших в России. Самым видным партийно-государственным деятелем, кровно связанным с Кавказом, был грузин Джугашвили (Сталин). Он был членом высшего политического органа – Политбюро ЦК РКП(б), а также стал одним из первых народных комиссаров советского правительства. То, что впервые в истории России был создан специальный государственный орган, Народный комиссариат по делам национальностей, который возглавил нарком-грузин, также было не случайно. После того как Сталин завладел единоличной властью, до конца войны он продолжал соблюдать в руководстве определенный национальный баланс, стараясь избегать обвинений в землячестве, одновременно шумно демонстрируя приверженность и к «интернационализму», и к «великорусскому» шовинизму. Политика Сталина, со всеми ее разновидностями, была в высшей степени конъюнктурна и демагогична. Но с середины 30-х годов, благодаря его личной поддержке, все более заметную роль во властных структурах стали играть кавказцы – грузин Серго Орджоникидзе, армянин Анастас Микоян. Главным же действующим «лицом кавказской национальности» в сталинском руководстве был, конечно, мегрел Лаврентий Берия. С середины 30-х годов и до самой смерти Кобы Берия был не только его «глазами и ушами», не только организатором и исполнителем его самых тайных замыслов. Судя по той особой доверительности, которая возникла между ними со времени совместной работы над фальсификацией истории большевистских организаций Закавказья, Берия стал для Сталина особенно близким лицом. Конечно, как и со всеми другими близкими людьми, Сталин играл и судьбой Берия, то приближая, то отдаляя его, то поручая самые важные и тайные дела, то демонстрируя недоверие и отчуждение. Стиль отношения Сталина к политически близким людям – это особая тема. Длительное время у Сталина было несколько человек, которые пользовались его особым расположением. Это русские Молотов, Маленков, еврей Каганович и грузин Берия. По разным причинам другие члены Политбюро, включая Кирова и особенно Орджоникидзе, пользовались гораздо меньшим расположением вождя и, похоже, именно поэтому так рано расстались с жизнью. Я думаю, что Сталин, как многие, воспитанные в атмосфере обостренного отношения к национальной проблеме, постоянно подсчитывал соотношение национального с другими факторами в каждом приближенном человеке. Привычка тщательно взвешивать национальный фактор в повседневной, а значит, и в политической жизни была воспитана в нем еще со времен кавказской юности и подпольной молодости.
