У нас был целый список покупок. Елизавета Николаевна тоже сказала, что торопится все закупить, что ей необходимо, возьмет горничную и нас дожидаться не будет, с нами доедет, а выедет с Макаром, как можно раньше. Я ее спросила:
— С которым, с настоящим?
— Проказница, нет на тебя управы.
Она сделала сердитое лицо, за что я ее крепко расцеловала и шепнула на ухо:
— Если бы Вы знали, что Танечка сидит на козлах, ведь не поехали бы?
Дима обязательно захотел иметь такую же доху, как моя, для поездок за город. Его элегантное пальто, хотя и теплое, но для наших морозов было жидковато. Доха — верх жеребковый, а подклад — белка серая или колонок, или лира (это мех, подобранный из хвостов скунса), очень красивый, несколько тяжеловат, но для мужской дохи весьма и весьма элегантен. Черный с белым рисунком лиры, потому он назывался лира. Были куплены пимы и унты, по сугробам бродить, как сказал он, и все, что необходимо для нашей северной зимы и спорта. В музыкальном магазине взяли все ноты, какие были. Чуть ли не пуд махорки и бумаги для цигарок за банную экзекуцию Степану.
— А Вам еще не придумал, — прищурясь и не без многообещающей улыбочки, прошептал мне Дима на ухо.
И наконец заявил, что желает такую же шапку боярку, как сейчас на мне надета, бобер с бархатным околышем, за что я его обозвала обезьяной. В три часа дня выехали. Оля, я и Дима на козлах, в сибирской шапке с наушниками, в дохе, пимах, в меховых мягких рукавицах, похожий на сибирского купчика-голубчика.
— Ну и тепло, как в бане, вот это я понимаю!
Я познакомила его с нравом моих коней, и он как опытный наездник сразу вошел с ними в контакт. Но пускал их на полный ход только в тех местах тракта, когда я говорила: «Теперь, можно». И сбавлял ход, когда я говорила: «Стоп». В одном месте залетел на большой раскат и чуть нас с Олюшкой не вывалил.
— Слушайте, паря-барин, мы вываливаться не хотим.
— Виноват, не доглядел, — был ответ.
Приехали в сумерки и объявили все трое Елизавете Николаевне, что голодны как волки, так как не остались в городе обедать, чем больше всех был огорчен Михалыч, он буквально напоминал старую полковую лошадь, услыхавшую горниста.
— Ведь его высокоблагородие, барин, Дмитрий Дмитриевич — военная косточка, — говорил он Степану.
— Ты смотри, — добавлял он строгим тоном и грозил пальцем.
Конечно, Оля рассказала, что Дима был гусаром. Заметила я, что и мама очень благосклонна к Диме. Меня особенно удивило, что он запросто зашел в ее комнату и о чем-то с ней разговаривал, и даже смеялись оба. Чудеса, подумала я, надо будет Олю расспросить, как они познакомились в день ее приезда.
Я уговорила маму Сочельник встретить в лесу, у меня. Она согласилась при условии, что мы приедем ко всенощной, и сейчас же, как бы поздно ни было, уедем в лес, и обещала первые два-три дня прожить с нами.
По приезде домой, Дима осмотрел Гнедка.
— Ну и крепыш, ну и молодец, шестьдесят верст отмахал, хоть и с отдыхом. Действительно ему хоть бы хны. Так вот какие у Вас водятся! — он любовно его похлопал. — Завтра кусок сахара и кусок хлеба с солью получишь. Ты тоже, — повернулся он к Пристяжке, — хотя и горяча и в мыле, но тоже хороша и ловко стелешься.
После обеда и длительного путешествия, мы трое, а позднее присоединилась к нам Елизавета Николаевна, с ногами устроились на диване-ковчеге.
— Плохие примеры заразительны, — сокрушенным голосом сказал Дима, усаживаясь с ногами в противоположном от меня углу дивана.
Я заметила на себе его вопрошающие глаза: «Так вот ты какая?» И казалось, будто он сам приготовил ответную каверзу. Завтра решили с утра на лыжах. Олюша была в панике.
— Ничего, ничего, около дома первый день поползаешь, утешили мы ее.
Елизавета Николаевна рано ушла спать, и у нас глаза начали слипаться, даже новые привезенные ноты отложены были на завтра. Быть весь день на воздухе с семи утра, да еще на морозном, я уверяю Вас, что каждый из нас, очутившись сегодня в кровати, мгновенно заснул.
Настало утро. К моему удивлению, Дима быстро освоился с лыжами. Олюшку оставили ползать около дома. День был солнечный, морозный, снег захряс, как говорил Степан, и мало проваливался. Я выбрала места на первый раз с небольшими уклонами, с некрутыми пригорками, без сюрпризов. Летите Вы с пригорка, и вдруг пред Вами провал с сажень. Это еще ничего, а в двух-трех, при неловкости, и ноги сломать можно, и в то же время летишь по воздуху, в ушах свистит, сердце замирает, но все это только с непривычки, а когда во вкус войдете, то большое удовольствие через эти неожиданности перелетать.
— А знаете, Снегурочка, — (на мне был белый вязанный финляндский костюм для лыж), — никак не думал, что такое чудесное удовольствие — лыжи! А есть и покруче скаты? — спросил Дима.
— На сегодня хватит с Вас, пора домой, Елизавета Николаевна нас завтракать ждет, но на обратном пути будут два маленьких обрыва. Я побегу первая и скажу Вам, когда быть готовым к прыжку, причем, когда начнется спуск, обе ноги должны быть прижаты друг к другу, когда Вы будете лететь, то есть оборветесь с пригорка над провалом держите положение лыж прямое, скорее, слегка приподнятое кверху, иначе зароетесь в снег.
Добежав до начинающегося спуска, я сказала:
— Оставайтесь здесь и смотрите, как я проделаю этот спуск, не двигайтесь, пока я не остановлюсь.
Обрыв был не высок, аршина в полтора, но спуск был крут, а после него, то есть провала, он продолжался более пологий, но длинный и я очутилась от Димы в шагах около сотни, если не больше.
— Я жду, — крикнула я Диме.
«С непривычки может и засыпаться», — подумала я и даже подосадовала на себя, что в первый же день многого хочу. Дима двинулся, и я видела, скорее, почувствовала, что он перелетит прекрасно, еще минута, и он был около меня. «Молодец», — подумала, но не сказала, а улыбочка его и выражение глаз показались мне подозрительными и навели меня на некоторые размышления, что и оправдалось очень скоро. Когда мы возвращались домой, Дима вдруг неожиданно остановил меня, просил не двигаться с места, сказал, что сейчас вернется, так как выронил что-то из кармана, но помнит место, где потерял, и быстро побежал по направлению только что обойденной нами горы. Еще минута, и он скрылся за поворотом и, немного спустя оказался на вершине горы. Ясно, будучи опытным лыжником, он учел, где удобнее взобраться на гору, заметил очень удобный уклон и сюрпризы, то есть провалы, были не страшны. Я это гору, конечно, знала и никогда не пропускала ее, возвращаясь домой. Там было три провала, первый большой и затем еще два небольшие, но они следовали один за другим, и нужно было быть готовым к трем прыжкам.
— У-у-у, — крикнул мне Дима, двинувшись с горы, пролетев мимо меня шагов на пятьдесят.
Я не успела испугаться, так как залюбовалась его ловкостью и искусством. «А я-то учу, как прыгать, выискиваю дорогу, где легче. Ловко же ты провел меня… Подожди!» Захотелось не остаться в долгу. Дима быстро приближался ко мне, глаза его смеялись.
