Воодушевившись, я дернула атлас, и он соскользнул на пол с легким шелестом. Вот только зеркала не обнаружила.
Передо мной была картина.
Сначала показалось, что я вижу портрет самого генерала: то же мужественное лицо с правильными чертами, те же смоляные волосы, уложенные красивыми волнами, широкие плечи и упрямо сжатые губы. Однако мужчина выглядел немного старше, может, благодаря аккуратной черной бородке или морщинам на аристократичном лбу. А еще на нем не было очков. Я увидела глаза, серые и холодные, поблескивающие, как речные камни. Лицо крест-накрест пересекал черный шрам. И я сглотнула комок, когда поняла, что шрам этот не нарисован, а прорезан по холсту ножом. Иссечена была и грудь, затянутая в камзол, лохмотья и нитки торчали бахромой, слева, словно черный орден, зияла глубокая дыра. Кто мог сделать такое?!
Рядом со мной колыхнулась черная тень. Я вздрогнула и обернулась влево, но это просто сквозняк тронул еще одно черное покрывало. Я сорвала его и замерла, глядя на портрет молодой женщины, одетой простенько и незатейливо. Он написан менее искусно, чем первый, но довольно старательно. Художник подловил и мягкий овал лица, и большие грустные глаза, и тронувшую губы полуулыбку, и смиренно сложенные руки, немного грубоватые для такого милого личика и почему-то присыпанные пудрой. За спиной женщины расстилался пасторальный пейзаж: зеленые холмы с пасущимися стадами, речка и мельница на фоне прозрачно-голубого неба.
Сорванный мной атлас смахнул на пол и сухие розы, лежащие на краю стола. Кто их сюда положил? Хотела поднять одну, но зацепилась взглядом за резную шкатулку. В таких могут хранить ценные бумаги, и я вообразила, что здесь-то и найду вырванные страницы из книги, но снова ошиблась. В шкатулке лежали письма.
Пожелтевшие от времени, хрустящие под пальцами, как пергамент, с расплывающимися чернилами, они пахли тленом и пылью. Я поднесла их поближе к лампе и зашевелила губами, по слогам разбирая невнятные строчки:
«Ваше Сиятельство герцог Мейердорфский и мой отец, – так начиналось одно из них, – хотя Вы и не считаете меня своим сыном, а я никогда ничего не просил у Вас, теперь с болью в сердце вынужден обратиться за Вашей помощью. Моя добрая матушка, Ивонна Мюллер, тяжело больна. Оспа не щадит ни женщин, ни мужчин, ни стариков, ни детей. Моих сбережений, заработанных на мельнице, хватило, чтобы продержаться пару месяцев, но теперь они подходят к концу. Сиятельный отец, я прошу Вашей помощи не безвозмездно. У меня крепкие руки, острый ум и большая выносливость. Я могу чистить конюшни, убирать выгребные ямы, валить лес. Нет такой работы, которую я не смог бы выполнить. Я прошу лишь о небольшом одолжении. Прошу Вас, умоляю, спасите мою матушку! Во имя человеколюбия и следуя заповедям Божиим!
Кланяюсь низко, Ваш любящий сын и покорный слуга Дитер».
И ниже приписано другой рукой:
«Не тебе говорить о Боге, гнусный выродок! Ты должен был сдохнуть во чреве, породившем тебя. Забудь мое имя и никогда не вспоминай или я прикажу выпотрошить тебя, как грязную свинью!
Его Сиятельство Готтлиб, герцог Мейердорфский».
Я вскинула голову и с необъяснимым трепетом поглядела на портреты: мужской, изрезанный ножом, и женский, убранный сухими розами. Герцог и мельничиха. Отец и мать.
– Но почему они завешены полотном? – вполголоса произнесла я. – И почему у нее так напудрены руки?
– Это не пудра, – раздалось за спиной. – Это мука.
Вскрикнув от неожиданности, я обернулась и оказалась лицом к лицу с хозяином замка.
В темном парчовом халате, расшитом серебряными драконами, генерал возвышался надо мной, подобно статуе из черного мрамора.
– Вам запретили входить в эту комнату, – сухо проговорил он. – Почему вы ослушались?
– Я не…
Он хлопнул дверью так, что задрожали стены. Ярость разливалась в воздухе, текла от хозяина замка вместе с восточным, приторно-сладким запахом. Хотелось бежать, вот только куда? Хотелось провалиться сквозь землю, но такими талантами я не обладала.
– Мне надоело терпеть ваши глупости, Мэрион, – медленно сказал генерал, держась одной рукой за стену и перегораживая проход. – Я стерпел ваш побег через окно и выходку во время венчания. Но вы вторглись туда, куда строжайше запретили входить.
– Я не собиралась… – тихо ответила я, уже понимая, что мои слова звучат как глупое оправдание.
Письмо жгло руки, в висках стучало.
– Конечно, не собирались, – желчно усмехнулся генерал.
Он слегка покачивался, как раздувшая капюшон кобра, голос звучал приглушенно и невнятно. Наверное, пьян, но от этого не менее опасен.
– Я вышла по… попить. И заблудилась. Один из ваших слуг пообещал показать мне дорогу, но запер здесь и…
– Довольно! – Генерал качнулся и приблизился на шаг. – Я не желаю слушать ваших оправданий. Наверное, я дал вам слишком много свободы? Наверное, вы подумали, что можете издеваться надо мной? Рыться в моих вещах? Читать мою личную переписку?
– Никто не собирался издеваться, ваше сиятельство, – с достоинством возразила я. – Вот, видите? Кладу письмо на место. – Я медленно и аккуратно свернула листок и положила в шкатулку, показав пустые ладони. – Мне жаль… действительно жаль, что так вышло. Я вовсе не собиралась совать нос в историю вашей семьи.
– Ах, вам жаль! – Губы генерала искривились в ядовитой усмешке. – И много ли вы успели узнать, моя дорогая?
– Немного, – честно призналась я. – Но достаточно, чтобы понять – отец не любил вас. Так стоит ли бередить душу и хранить эти письма и эти портреты?
– Стоит! – зарычал генерал и саданул по стеллажу кулаком. Полки закачались, книги повалились на пол и застучали о паркет, как крупные градины. – Не вам указывать мне, дорогая Мэрион! Это из-за него! – Генерал вытянул палец и ткнул в порезанный портрет. – Из-за него я стал таким, какой есть. История стара как мир и столь же скучна. – Он желчно усмехнулся, и в глубине очков сверкнули золотые искры. – Молодой и капризный богач заинтересовался дочерью мельника и овладел ею помимо ее воли и воли ее отца. Бедняжка забеременела, и тогда богач приказал избавиться от ребенка. Но дочь мельника была очень горда и богобоязненна и отказалась брать на душу грех. И тогда… – Генерал наклонился, вглядываясь в мое лицо. Я застыла, загипнотизированная его пронизывающим взглядом. – Тогда он решил отомстить страшной и изощренной местью. За большие деньги мой отец, герцог Мейердорфский, купил у заезжего мага сердце василиска, измельчил в порошок и поднес моей матери в питье. А дальше… Вы знаете, дорогая Мэрион, что случилось дальше?
Я мотнула головой, слабея под тяжелым взглядом супруга.
– Случилось непредвиденное, моя пичужка, – продолжил он, понизив голос до свистящего шепота. – Какие-то невидимые силы, может, бог, может, дьявол, вмешались и сделали так, что весь яд, предназначавшийся матери, впитал в себя плод, который она носила. Дочь мельника, Ивонна Мюллер, выжила. И родила чудовище. Меня.
