Король засмеялся в нос и принялся наигрывать на невидимой губной гармошке, насвистывая уже знакомые мне слова:
– Ах, мой милый Августин! Все прошло, все…
Я едва не рассмеялась от счастья. Зелье действует, действует! Альтарец не обманул! Дорогой, дорогой Шэн! Хотелось кружиться по комнате и петь, но я взяла себя в руки и строго сказала:
– Нет, ваше величество. Еще не все. Вы не сделали самого важного!
Продолжая насвистывать песенку, Максимилиан глядел на меня круглыми глазами, как телок.
– Можно прекратить петь, – сказала я, и он сразу замолк. – Сейчас вы встанете, найдете свою лучшую гербовую бумагу и напишете приказ. Вам все понятно?
– Понятно, прекрасная роза, – глуповато хихикнул король, с кряхтеньем поднялся с кровати, загребая ногами.
Прошел через комнату к секретеру, достал гербовый лист. Я подвинула кресло, предложив королю сесть.
– А теперь пишите…
Максимилиан замер над бумагой, внимательно слушая мой приказ. Я сглотнула, пригладила встрепанные волосы и продиктовала:
– Пишите так. «Я, король Фессалии Максимилиан Сарториус Четвертый, приказываю немедленно освободить его сиятельство герцога Дитера фон Мейердорфа. Сим удостоверяю, что вышеозначенный герцог невиновен в смерти кентарийского посла Тураона Эл’Мирта, о чем свидетельствуют показания очевидцев и данная бумага. – Подумала немного, потом добавила: – Барона Якоба Кёне привлечь к суду за лжесвидетельство против государства и короны, назначить ему наказание в виде тридцати плетей и выслать из страны как предателя и труса. Число, подпись, печать».
Дождавшись, пока Максимилиан допишет последнее слово, я выхватила из-под его пера еще не просохшую бумагу, подула на нее и прижала к груди, как самое драгоценное сокровище.
– Теперь, – строго сказала я, – вы останетесь здесь еще на час и не будете преследовать ни меня, ни Дитера. Повторите!
– Я останусь здесь и не буду преследовать ни вас, моя прекрасная роза, ни Дитера, – послушно повторил король, улыбаясь и с восхищением разглядывая меня, но не делая попытки ни встать, ни приблизиться, ни как-то помешать мне.
– И сразу же по прошествии часа ляжете спать, потому что устали.
– Я устал, – закивал головой Максимилиан, потер глаза кулаком и зевнул.
– А когда очнетесь, – тут я наклонилась к королю, достала перстень с кентарийским гранатом и покрутила перед его носом, – то предъявите Анне Луизе этот перстень. «Возлюбленная, да будут едины сердца и королевства. Навеки ваш слуга и господин…» Подарок от кентарийского вождя вашей супруге, ваше величество. – С этими словами я опустила перстень в его карман. – Она предательница короля и страны. Подумайте над этим.
Хлопнув по карману, я улыбнулась его величеству самой очаровательной улыбкой и, прижимая к груди бумагу, выпорхнула из комнаты. Теперь нужно было спешить.
Я молила Создателя, Небесного Дракона и всех известных богов, чтобы король не бросился в погоню. Ночь перевалила за середину, дорогу устилали тени, луна качалась над головой, как круглый газовый фонарь, и громада тюремной крепости выступала на фоне звездного неба, как утыканный иглами зубов рот глубоководного хищника. Ночная прохлада остужала спину, но я почти не чувствовала этого, от волнения кидало в жар, но на первом же посту стражник пропустил меня без вопросов, едва завидел гербовую печать короля.
– Проезжайте, – простуженно прохрипел он, и ворот заскрипел, распахивая обитые железом створки.
На проходной ко мне привязался дежурный.
– Почему ночью? – с подозрением спрашивал он, крутя бумагу и так и сяк. – Почему, так сказать, без подписи начальника тюрьмы? Надо чтобы тут, – он тыкал пальцем в нижний угол, – было написано «принято к исполнению». Число и подпись начальника и входящий номер, так сказать.
– Что за бюрократия? – возмутилась я. – Рука его величества Максимилиана Четвертого! Вот тут его подпись! Тут королевская печать!
– А все же мне документ зарегистрировать надо, так сказать, – не сдавался стражник. – Вот тут, – он хлопнул ладонью по пыльной стопке журналов, – все записано. Вызовет меня начальство, спросит, по какому такому праву отпустил государственного преступника? А я ему что покажу?
– Королевский приказ, болван! – Я выхватила из его рук драгоценную бумагу. – Ты что, препятствия чинить? Против королевской воли идти? Ах ты, крыса канцелярская! Да я!
И погрозила ему свернутым листом. Стражник отступил, почесал в затылке, сдвинув фуражку.
– А все-таки, – проворчал он, – дайте хоть время запишу… так сказать, когда прийти изволили да от какого числа.
Я закатила глаза, но спорить с чинушей оказалось бесполезно. Пришлось ждать, пока стражник, пыхтя и сопя, возил перьевой ручкой по разлинованным листам.
– Распишитесь, пожалуйста, тут и тут. – Он сунул мне обгрызенную ручку и ткнул грязным пальцем в нужные клетки. – Ага, вот так. Пожалте! Сейчас я вам ордер на освобождение выпишу, да и…
– Какой ордер! – завопила я. – Отпустить генерала немедля! Сию минуту! Прямо сейчас!
– И незачем так кричать, – насупился стражник и, высунув нос в коридор, закричал сам: – Эй, Рольф! Отведи ее сиятельство в казематы! Там ейный муж сидит, отпустить велено!
– Сделаем! – зевая во всю пасть, ответил плечистый и небритый Рольф, прикрыл рот ладонью, махнул мне, приглашая проследовать за ним: – Идемте, фрау.
Снова те же мрачные коридоры, бесконечные и извилистые, как пустая требуха, снова дрожащие отблески лампы и запахи пота, сырости и прелой соломы. Дитер, бедный Дитер! Как ты выдержал все эти дни? Кого я увижу перед собой сейчас?
Скрипнула очередная дверь, поворачиваясь на петлях. Рольф поднял лампу повыше и проворчал:
– И пристало вам, фрау, в такое место тащиться. Подождали бы наверху, я бы вам супруга и вывел как миленького.
– Что ты, – испуганно ответила я, напряженно вглядываясь в полумрак. – Мне совсем не трудно… я хочу поскорее увидеть его…
– Тогда сюда пожалуйте, да не споткнитесь.
Затхлый воздух густел в легких, затрудняя дыхание, на обнаженные плечи с потолка капала вода, и я каждый раз вздрагивала, точно меня кто-то трогал мокрой призрачной ладонью.
– Дитер! – позвала я негромко, как в первый раз своего пребывания здесь, и каменные стены поглотили мой голос, исказили до неузнаваемости, и я еще крепче сжала бумагу, в которой было наше спасение и наше счастье.
– Дитер! – повторила я громче.
Где-то кашлянули, завозились, забряцали кандалами, и я услышала слабый, полный неверия шепот:
– Мэрион?
Я бросилась на голос, сердце зашлось в галопе, в ушах застучало, но, не добежав до решетки, остановилась, дрожа от волнения, слабости и злости.
