То же самое сделал и Дорогин. Любили они друг Друга не долго, все произошло быстро, почти мгновенно, как показалось им. Слишком часто каждый из них — и Тома, и Дорогин — представляли себе все случившееся в мыслях, знали, что так непременно произойдет, раньше или позже, но произойдет обязательно. Детали их уже не интересовали, оставалось только зафиксировать придуманную близость в реальности.
— Ничего не хочется говорить, мне просто хорошо, и все тут.
Тамара лежала на ковре, подложив под голову скомканный халат Дорогина, и блаженно улыбалась. Ее лицо раскраснелось, даже немного пошло пятнами. Она одновременно и стыдилась того, что Сергей смотрит на нее обнаженную, и в то же время ей было бы стыдно прикрыться, это бы значило — показать, все, что случилось — ошибка, мол, не удержались, и такое могло произойти с любыми мужчиной и женщиной на их месте.
— Ты думаешь обо мне плохо? — говорила женщина, глядя в потолок, абсолютно не беспокоясь о том, что Дорогин ее не может слышать. — Да, я такая, ну и что? Это же не подлость, не предательство.., и даже не измена.
Изменить можно мужу, от которого имеешь детей, с которым прожила больше половины жизни. И тебе, наверное, стыдно? — она устало приподнялась на локте, заглянула Дорогину в лицо.
Сергей и в самом деле испытывал стыд, но не из-за того, что сделал, а поскольку не имел права ей ответить, из-за того, что делал вид, будто ни одно ее слово не достигает его ушей. Его удручал обман, закравшийся между ними.
— Я же медик и понимала, что так обязательно произойдет, но не думала, что это будет так хорошо, — рассмеялась женщина и, взяв руку Дорогина, положила ее себе на грудь. — Нет-нет, я не хочу больше, — она покачала головой, — мне просто приятно лежать возле тебя и говорить всякие глупости. Не знаю, будет ли мне приятно вспоминать об этом завтра, может, я постараюсь забыть обо всем, а может… — и тут она приложила палец к губам, затем приложила палец к губам Дорогина. — Мы будем молчать, не вздумай признаваться в этом… — она вновь сделала паузу, боясь произнести имя Рычагова.
И тут она вспомнила о Лютере, посмотрела на пса.
— Ты представляешь, он видел все! Единственное, чего я боялась только что, так это случайно увидеть наше отражение где-нибудь в зеркале, в стекле — чувствуешь после этого себя идиоткой, а тут пес преспокойненько наблюдал за нами. Мне будет стыдно смотреть ему в глаза, а? Ну ладно, развлеклись, и хватит, — голос Тамары сделался немного злым.
Она наскоро поцеловала Дорогина и набросила халат, запахнулась, подняла руку, показывая, чтобы Сергей не шел за ней.
— Все. Не знаю, навсегда или на сегодня, но хватит.
Мне нужно подумать, — она приложила ладонь ко лбу, — и поразмыслить, — она поводила ладонью над головой, — а то от всего этого можно свихнуться, — она покрутила пальцем возле виска.
Дорогин показал пальцем себе на грудь, а затем тоже повертел им возле виска, мол, мы оба сошли с ума.
Тамара охотно с этим согласилась, теперь она знала, что не решится выйти к Муму раньше чем вернется Рычагов. Ей и в самом деле стоило побыть одной, подумать, взвесить, как отнестись к сегодняшнему. То ли постараться забыть, то ли запомнить на всю жизнь.
— Ну и дураки же мы с тобой, — сказал Дорогин, когда остался один и потрепал пса по загривку.
Тот тут же лизнул его в ногу мягким, но в то же время шершавым языком.
— Или ты думаешь, мы с ней умные?
Пес отвернул морду и принялся грызть гипсовую повязку, да так, что скрежетали зубы.
— Не в ней дело, Лютер, — сказал Дорогин, — и пес, заслышав свою кличку, тут же поднял голову. — Есть, наверное, хочешь? Но пока тебе не стоит, а вот водички я тебе принесу.
Лютер, на удивление легко, вскочил на три ноги и, волоча четвертую, закутанную в гипс, заковылял следом за Сергеем в ванную и там принялся лакать прямо из-под крана, подхватывая холодную воду сложенным в желобок языком.
— Ловко у тебя, приятель, все получается, главное — держись и выживи. Ты мне чем-то нравишься, я тебе, наверное, тоже?
Напившись, Лютер вернулся уже не в гостиную, а в прихожую, четко зная свое место. Даже больной, он не желал надоедать людям своим присутствием.
— Лежи, я сейчас.
Сергей пошел в операционную, собрал инструменты, помыл их, заложил бюкс и поставил кипеть. Сменил простыни на столе, вымыл пол, аккуратно собрав клочки шерсти, мусор запаковал в мешок. Затем вернулся в палату и полностью сменил белье на кровати, включил кварцевую лампу.
— Порядок.
Первая эйфория от встречи с Лютером прошла, теперь он понимал, что на собаке, в самом деле, могут быть и блохи, и клещи, и какая-нибудь зараза. Но в том, что Лютер не бешеный, он уже не сомневался.
— Может, эта близость — скромная награда мне за жизнь, которую я спас?
Тамара же сидела в спальне на кровати, перед ней лежала раскрытая книжка, в которой она пока не прочла ни строчки. Она пыталась размышлять, осознать, что же такое случилось.
"Почему мне кажется, что жизнь теперь изменилась?
Что значит для жизни то, что мое тело и тело Муму оказались чуть ближе, чем вчера?"
Она вновь закурила.
«Ну да, раньше мы не подходили друг к другу ближе чем на метр. А теперь что, собственно говоря, изменилось? Ничего. Нужно на время забыть об этом, почитать, привести мысли в порядок».
Она повернулась и только сейчас сообразила, что кровать в комнате двуспальная и пустая половина предназначена для доктора Рычагова. Подумала, что сегодня он вернется, как ни в чем не бывало ляжет и ей придется лечь рядом.
«Что тогда говорить? Молчать? Рассказать правду? Просто отказаться? Переспать с ним, как ни в чем не бывало? Но он не так глуп, сразу почует, в чем дело. Да, влипли мы… Сперва сделаешь, потом подумаешь. Да, но так же, без предупреждения, само собой у меня это произошло и с Геннадием Федоровичем! Главное, что у меня хватает ума не называть это любовью».
Она прислушалась. Дорогин ходил по дому, ей даже показалось, что тот о чем-то разговаривает с псом.
«Да нет, кажется, — усмехнулась женщина, — просто он уже научился своему мычанию придавать оттенки чувств — удивления, изумления, раздражения, любви».
И она вспомнила, как во время акта ей казалось, что Муму говорит. Вернее, тогда она понимала, что это не слова, но теперь, когда она вспоминала об этом, ей почему-то слышалось: «ты мне нравишься, я хочу тебя…» и даже, возможно, «я люблю».
Вновь заработала стиральная машина.
«Ах да, простыни.., почему я их сама не собрала сразу и не бросила стирать с халатами?»
И тут она чуть не вскрикнула:
«Бороду-то я ему недостригла! Половину откромсала, а вторую? Да-да, именно тогда, когда я заканчивала стричь левую сторону, он обнял меня, и все понеслось в тартарары. Но чем-то мы же должны были пожертвовать? Пусть это будет половина его бороды».
