– Ты… хочешь сказать…
– Да, я еще двенадцать лет назад понял, что теория ошибочна. Случается с теориями такое. Но чтобы «отец» теории, осознав ошибку, продолжал теорию развивать… Это, наверное, единственный и уникальный случай. Однако пришлось… Не нужна воякам правильная теория, позволяющая делать из аномалов, например, живые приставки к комплексам управления огнем… Не доросли они. Не достойны. Пусть копаются в мертворожденных построениях, а мы двинемся своим путем… С теорией «генетической проекции» наперевес – вперед, к светлому будущему! Нам будет трудно, нам будет адски трудно, Питер, но у меня все же есть мечта. Я мечтаю, что однажды мы, аномалы, перестанем быть изгоями, или забавными зверушками, или опасными зверями, или просто чем-то непонятным и ненужным, чье существование можно игнорировать… Что наконец – не на словах, не на бумаге, а на деле, – победит принцип: «Все люди сотворены равными». Я мечтаю, что однажды в школе – в самой обычной школе – твои дочери, Питер, смогут сидеть в классе вместе с учениками-нормалами, и те будут дергать их за косы, а в следующем классе – провожать до дома и нести их портфели… Я мечтаю о том, что наступит день, и даже Хармонт, густо окропленный кровью невинных, превратится в оазис терпимости и справедливости. Я мечтаю, что придет день, когда все дети, рождающиеся в нашем мире, будут судимы не по отклонениям их генотипа, а в соответствии с их личностными качествами. Для этого нам придется засучить рукава, Питер, и ой как потрудиться… Чтобы стало так, число аномалов должно стать сравнимым с числом обычных людей. Пусть не сравняться, но хотя бы стать сравнимым. Не исчезающе малая величина, как до новых Зон. Не доли процента, как сейчас. Миллионы, многие миллионы… И мечта воплотится. Это мечта о завтрашнем дне, Питер, может, даже о послезавтрашнем, но я мечтаю сегодня! Я мечтаю сегодня…
Мечтатель… Не хотел бы я быть на месте нормала, что рискнет дернуть за косы Аню или Маришку… А миллионы таких маришек первым делом отодвинут нормалов от всех рычагов власти: хватит, порулили, наша очередь.
– Ну что, помечтал, полегчало? Ты все-таки растолкуй мне, бестолковому, про новый Исход получше. А то меня воспоминания о первом Исходе как-то не вдохновляют… Слишком дорого мне обошелся тот Исход… Неимоверно дорого.
Он был где-то не здесь… Он был там, в своей великой мечте. И ответил рассеянно, толком не понимая, что говорит…
– Теперь все будет по-другому, тихо и спокойно. Совсем не так, как в Хармонте, когда пришлось потрудиться, чтобы сдвинуть с места всю эту ораву сталкеров и их детей… Тогда они были нужны, и пришлось пинками сгонять их с насиженных мест, а сейчас достаточно…
Хрясь!!! Я ударил его в скулу рукоятью трофейного «Глока», жалея лишь об одном: слишком легок этот пистолетик, слишком много в нем пластика, зря не взял сюда увесистый «макарыч». Эйнштейна откинуло назад, но кресло не упало, слишком близко стояло к стене…
Маму застрелили издалека. Очередью из трех пуль. Совсем как Жужу на Садовой… Три пули в грудь. Никакого броника. Никакой надежды. Выходных отверстий не было. Пули, выпущенные из М-16, плохо стабилизированы, они не просто попадают в человека, а кувыркаются в теле, разрывая плоть. Ее убили не со зла… Можно сказать, случайно. Им было все равно, кого убить, чтобы остальные бежали быстрее… Чтобы не вздумали остановиться, оглянуться и задуматься… Задуматься, кому был нужен тот Исход. И зачем…
– Быстро рассказывай свои наметки. О том, как добраться до Хармонта.
– Питер, ты не понял… Я не это хотел…
Хрясь!!! Рукоять «Глока» вломилась в его лживую пасть, разбила губы, выбила пару зубов.
– Ответ неверный! Я спросил про Хармонт! И про твои наметки, как туда попасть!
Он понял, что шутки закончились. И заговорил по делу…
* * *
Теперь наконец-то говорил я… Наконец-то мог выговориться, не попадая под гипноз его ответных слов.
Наверное, я действительно дурак. Считал по умолчанию, что мои аномальные способности после переезда в Россию развились и усилились, и со способностями Натали произошло то же самое, а Эйнштейн так и остался при прежних своих умениях.
Мы-то были молоды, мы еще росли и развивались – и телом, и всем остальным… А он был уже выросший, сложившийся человек и аномал, даже старик по нашим тогдашним меркам. Куда уж ему…
Дурак. Да, лет до двадцати с чем-то мышечная масса у растущего юноши увеличивается сама собой, за счет общего роста. Потом перестает. Если не ходить в тренажерный зал – перестает. А пойти туда можно и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят. Эйнштейн – пошел. Не знаю уж, как и в каком направлении он накачивал свои аномальные «мышцы», но накачался, как бодибилдер, сомнений нет.
Теперь он воздействовал на людей не только своим знаменитым «антискунсовым» ароматом, тот теперь ощущался лишь в минуты его сильного стресса. Возможно, потренировал аудиовоздействие… Возможно, более тонко и незаметно научился использовать для влияния на людей возможности «химика», одновременно усилив их воздействие.
Не важно… Теперь ему не поможет ничто.
– Ты ошибся, – говорил я, – ты постоянно ошибался в шашнях с моими женщинами, Илья. Ты совсем отвык, наверное, от женщин со своими голотуриями… Ты сплел складную историю о том, как тебя изнасиловала Горгона, и я бы поверил… да что там, я уже поверил. А потом вспомнил одну деталь – и усомнился. Ты ведь в оранжерее трахал ее в шлеме, Илья! В своем траханом шлеме ты ее трахал, уж прости за каламбур! А ей далеко до Марианны Купер в развитии своих способностей, для нее шлем – непреодолимая преграда. Так кто там кого насиловал, а? Но это бы я тебе простил, Илья, уже почти простил… С Илоной ты прокололся еще смешнее. Я ведь ни разу не шпион, все познания из фильмов. Так ведь и ты прокололся точно как в кино! Я ведь не сказал, что ее взорвали, сказал: убили. Откуда ты узнал про взрыв? Но даже если бы ты следил за своим поганым языком, не помогло бы, Илья… Тебя сдал мой задушевный приятель Олежка Стрякин – имени он не знал, однако внешность описал узнаваемо. Да и сигнал, которым ты общался с убийцами Илоны и со мной, стоило бы закодировать по-разному. Может быть, и Илону я бы тебе простил. Не знаю. Не уверен… Но ты прокололся в третий раз, с Исходом и Египтом. Когда-то я, размышляя над тем, над библейским Исходом, додумался до простого: египетских казней было не десять, а одиннадцать, и одиннадцатая была для евреев. С чего бы иначе они сорвались с места? Да они стали к тому моменту самыми зажиточными людьми в Египте, продавая египтянам свой не павший скот и воду, не ставшую кровью… Добровольно уйти с такой золотой жилы? Была, точно была одиннадцатая казнь, без нее никак. Бог ее придумал или Моисей, не знаю. Зато теперь знаю, что казнь для аномалов Хармонта придумал ты, и знаю зачем – сам проболтался. Я десять лет ломал голову: отчего вояки тогда как с цепи сорвались? Ты ведь всегда прекрасно умел находить с ними общий язык, за счет своей скунсовой вони, разумеется. И вдруг – сорвались. Вместо того чтобы пострелять в воздух и утихомирить погромщиков, сами вдруг присоединились к погрому! Гнали нас, как зверей на облавной охоте, прямиком к Порталу, не позволяя ни остановиться, ни свернуть… Но не убивали. Почти не убивали… Изредка, некоторых. Чтобы остальные бежали быстрее. И убили мою мать… Кто бы тогда ни нажал на спуск, но убил ее ты. И вот эту женщину, третью, я бы не простил тебе никогда… И не прощу.
