Я этого и не заметила – подруга потом сказала. И когда он вопрошал «стрип-дэнс?», эта приставка была столь короткой, как скрип, и голос он понизил до невозможности (а чего орать-то?), что я не обратила на нее внимания. Итак, возвращаемся:
– Кем вы работаете?
– Бэлэй пианист.
– Бэлей? – Брови взлетают и замирают наверху.
– Да.
Делает большой шаг назад:
– Бэ-лэй?!
– Да.
– Бэлей? Дэне?! Вы – танцовщица?!
– Не совсем: бэлэй, но не дэнс. Я из этой области, но не танцую – играю.
Осторожным шепотом:
– ХХХ-дэнс?
Вижу одно: где-то буксует, но в чем проблема – неясно. Голова у меня разламывается, хочется уже лечь, и какая ему-то разница, что я делаю? Что, таблетка эта по-разному действует на пианистов и танцоров? Чтобы отвязаться и сократить разговор отвечаю:
– Да, что-то в этом роде.
С интересом:
– Это у вас хобби?
Мрачно, но с достоинством:
– Нет, я профессионал.
– А-а… – произносит он как-то неадекватно. – Ну тогда все равно… Вам же не нужна скорость реакции на работе?
– Как это не нужна, – обижаюсь я, – очень даже нужна, я же не для себя играю, а все время слежу за аудиторией. Если бы я была сама по себе, тогда да, а так – нет. Если я не буду держать темп или засну, что остальным-то делать?
Ненадолго зависает.
– А вы каждый день работаете?
– Да.
– Утром или вечером?!
– Весь день.
– Но не с утра же до вечера?!
– Утром немного, потом вечером немного, по-разному.
– А что, и утром, и вечером тот же вид работы?
Начинаю сердиться: ну вот какая разница? Я вообще-то утром – в колледже, вечером – в школе, но это вряд ли его может интересовать? Хочется огрызнуться, но американцы обычно идут по трафарету: вот надо ему лично найти лучшее место для принятия таблетки и посоветовать пациенту, и тут хоть умри, сопротивление бесполезно, с колеи не сойдет. Поэтому приходится терпеливо объясняться:
– Нет, работа немного разная, но по сути одно и то же, – поднимаю на него опухший глаз – нет, определенно я произвожу на него какое-то феерическое впечатление, и для закрепления успеха добавляю: – И еще я езжу по домам частным образом. (Это, конечно же, о частных учениках, он же сам сказал – водить опасно, вот я и рапортую ему о своих разъездах.)
– Ну тогда… ну тогда… Вам нужно принимать эту таблетку на ночь, но не на ночь поздно вечером, а совсем на ночь. В смысле когда совсем на ночь, спать идете когда, уже точно спать – совсем.
Та-ак… Смотрю на него долгим взглядом психиатра. Зря я все-таки без рекомендации к доктору пошла. Надо было разузнать о нем что-нибудь… Пойду, у подруги поспрашиваю. Хотя и он тоже прав – сама не знаю, когда спать пойду: вроде иду уже, а зацеплюсь за компьютер, так и просижу пару часов, потом пойду, увижу шитье, пошью маленько, потом дальше иду.
– Я поняла, доктор. Я поставлю пузырек рядом с подушкой, спасибо большое.
Он обрадовался, отдал мне, наконец, рецепт, я откланялась. У двери ждала подруга, и мы пошли к регистратуре заполнять бумаги, но доктор не отправился восвояси, а прочно засеменил за нами, так что рассказать ей я ничего не смогла.
Когда подошли, мне в окошке выдали бланки, подруга с доктором стояли в двух метрах, и, как только я углубилась в бумаги, он зашептал ей на ухо:
– Слушай, а кто она?
Подруга, ее хлебом не корми, дай подурачиться, а тут дичь сама в руки идет, как шуманет на весь коридор:
– Ага, интересуемся?!
Он подскакивает, машет руками, мол, я, может, просто неправильно понял, просто уточнить!
Я, не отрываясь от бумаг, через плечо бросаю ей по-русски:
– Он у вас с приветом.
– Да ладно, до сих пор был нормальный.
С плотоядной улыбкой поворачивается к нему:
– Что вас конкретно интересует?
Ему деваться уже некуда:
– Где она работает?
– Бэлэ́й.
– Бэлэ́й?! (Форте.)
– Бэлэ́й.
– Бе-лэ́й?! (Фортиссимо.)
– Ну да.
Радостно:
– Значит, она танцует в бэлэ́й?!
– Нет!
– Как?!
– Она – бэлэй-пианист.
С возвращающимся ужасом:
– А на чем она играет? На синтезаторе?
– А она на чем хошь играет – на пианино, на скрипке, на баяне, на дудке, много чего, она еще и поет! – Подруга делает в мою сторону широкий жест, я поднимаю свое опухшее гриппозно-гайморитное лицо, она, вздрогнув, машет, мол, пиши, пиши дальше, не пугай людей.
Он:
– Это что, типа фокусы?
– Какие фокусы? Видите – серьезный человек, просто болеет.
– А это типа ремень через плечо? Или как?
– Что как? Какой ремень, зачем?
– Ну как инструмент к ней крепится, когда она танцует?
Я бросаю ручку, и мы обе, не мигая, смотрим на него.
Подруга медленно:
– Вы что, имеете в виду, что она танцует и играет одновременно?
– Да.
– И как вы себе это представляете?
Неуверенно:
– Ну… танцует бэлэй, через плечо синтезатор, и она себе музыку играет.
– Ага, в пачке! – вставляюсь я радостно.
– Вы когда-нибудь видели бэлэй?
– Да, – обиделся он.
– Ну и где вы видели, чтобы танцоры играли?!
– Ну я поэтому и удивился, как это – пианист в балете?
– Она (жест в мою сторону) – играет. – Подруга правой рукой лупит три аккорда по воображаемой клавиатуре, в левой у нее большая стопка бумаг. – А танцоры – (показывает на доктора) – танцуют. – Правая рука имитирует крыло «Умирающего лебедя», но лебедь, правда, получается не умирающий, а вполне себе буйный. Доктор, застыв, смотрит на нее. Она повторяет:
– Она – играет («бьет» по роялю), а они – танцуют (опять вздымающийся правым крылом лебедь, встает на цыпочки и движется влево). Это все – отдельно! Музыка – отдельно, танец – отдельно. Но вместе.
Регистратор уже давно встала и смотрит на них в окошко.
Но даже после таких па на лице доктора не дрогнул ни один мускул, его эмоциональный резерв на сегодня был исчерпан.
Подруга:
– Ну что, опять непонятно?
