Что касается ректора, кое-кем именуемого главой университета, он, являясь главным магистратом университета, уже по этой причине должен быть неженатым клириком. Но эта должность, повторяет Луазель, не является столь древней, как должность канцлера. Ректор появляется лишь в конце правления Людовика Святого. Ранее же ректором могли вообще назвать всякого преподавателя, читающего свой курс. Итак, все, кто обладает властью над университетом, суть клирики. Парижский прево, являясь лишь хранителем привилегий, дарованных университету королем, скорее слуга университета, чем глава. Ведь это прево приносит присягу магистрам и студентам, а не наоборот.
Большинство университетских зданий расположены на землях церкви, принадлежащей парижскому капитулу, обители Сен-Виктор, Сент-Женевьев, Сен-Жермен-де-Пре и другим монастырям и коллегиям. Все ассамблеи университета проходят в церковных зданиях: в церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, где избирают ректора, в монастыре матюренцев, в коллегии бернардинцев и в других освященных зданиях. Свои лиценции магистры получают либо в монастыре Сент-Женевьев, либо в епископском дворце, где и размещалась некогда первоначальная парижская школа.
Победы университета в деле защиты церкви Луазель сравнивает с подвигами Геракла. Адвокат начинает описание с победы над Абеляром, поскольку это произошло в ту пору, когда «парижская школа пребывала еще в колыбели». Прибыв в Париж не для того, чтобы, как другие, учиться, но чтобы учить самому, Абеляр не только «совратил дочь (sic!) Фульберта Элоизу, ученую во всех языках и науках, воистину чудо своего века и всей французской нации, но начал сеять ошибочные мнения»
[269]. Луазель пересказывает историю злоключений Абеляра, подчеркивая роль парижских магистров, которым удалось при помощи Св. Бернарда дважды добиться осуждения Абеляра — на соборах в Суассоне и Сансе. Далее адвокат вспоминает осуждение Жильбера Порретанского, чью критику начали парижские магистры, в особенности Адам с Малого моста (Parvipontanus). Подробнее излагается дело Амори Бенского, по представлению университета осужденному Иннокентием III. И поскольку осуждение произошло после смерти магистра Амори, то, как повествует история, были вырыты и сожжены его кости. В перечень сражений Луазель включает и конфликт с нищенствующими орденами по поводу права проповеди, сущность которого он, впрочем, излагает весьма невнятно: «и сегодня, во время торжественных процессий университета, когда проповедует один из его членов, все остальные проповедники города должны молчать, уступая место их матери и госпоже» — университетской корпорации
[270]. Для него важен результат, он явно не желает вдаваться в суть конфликта, в котором папство оказалось не на стороне университета, но обойти молчанием столь важную эпоху было невозможно. Адвокат пытается найти выход из положения, отмечая, что в ту пору произошло много примечательных событий, о каждом из которых можно долго говорить, в особенности о полемике с монахами нищенствующих орденов. Она примечательна трудами Гийома де Сент-Амура и его сторонников, книгой «Сон виноградаря», «ритмами и песнями», сочиненными в ту пору
[271], а также апологией, которую эта школа адресовала папе Александру IV.
Будучи вписанной в регистры университета, эта апология заслуживает того, чтобы показать нам сегодня, с какой мягкостью, милосердием и почтением власти, как церковные, так и светские, принимали участие в спорах по вопросам религии. Без резкостей, оскорблений и насилия, которые свойственны нам теперь, университет подчинился суждению святого отца, взяв нищенствующих монахов под опеку, распространив на них все свои права и привилегии
[272].
Луазель вспоминает о борьбе университета с «Вечным Евангелием»
[273], отмечая, что об этом важном, но забытом анналистами деле с большой элегантностью писал Жан де Мён, автор «Романа о Розе». Адвокат приводит оттуда стихотворный пассаж, где «Вечное Евангелие» называется чудовищем, от которого погиб бы весь мир, «если бы не надежная стража университета, главы христианства»
[274]. К строкам «Романа о Розе», повествующим о быстром распространении опасной книги («в Париже не было ни мужчины, ни женщины, которые не могли бы ее приобрести на паперти Нотр-Дам и переписать, если пожелали бы»), Луазель дает исторический комментарий, поясняя, что до начала книгопечатания книги выставлялись на площади перед собором близ епископского дворца.
Шестой подвиг университета, как считает парижский адвокат, относится ко времени противостояния папы Бонифация VIII и французского короля Филиппа IV Красивого. Впрочем, Луазель пропускает неудобный для его концепции эпизод, в котором папа, с точки зрения парламента как выразителя королевских интересов, играет неблаговидную роль
[275]. Адвокат лишь отмечает, что когда король Филипп V созвал в Париже депутатов сословий, все принесли ему клятву верности, кроме университета, не имевшего обыкновения присягать светским властям. Луазель вскользь упоминает о коллизиях времен Филиппа VI Валуа с участием Пьера де Кюиньера
[276] и о книге «Сон виноградаря» — все это происходило при участии университета, к которому во всех важных делах обращались часто, особенно во времена Карла VI
[277]. Но в это время университет «был судьей и арбитром королей и государей, поучал пап, председательствовал на соборах, стоял у кормила корабля христианского мира во время схизмы и разделения между папами»
[278]. Все подвиги университета, по мнению Луазеля, носят духовный характер, и великий ущерб причиняют те, кто относит университет к мирянам. Когда Людовик XI пожелал составить списки студентов, дабы сделать из них солдат, ректор Гийом Фише этому противостоял столь доблестно, что заслужил похвалу римского папы Пия II. Среди героических деяний университета адвокат называет и сопротивление принятому королем решению об отмене Прагматической санкции.
